«Достаточно известно, — писал Троцкий в своей знаменитой работе «Преданная революция», — что каждая революция до сих пор вызывала после себя реакцию или даже контрреволюцию, которая, правда, никогда не отбрасывала нацию полностью назад, к исходному пункту... Жертвой первой же реакционной волны являлись, по общему правилу, пионеры, инициаторы, зачинщики, которые стояли во главе масс в наступательный период революции... Аксиоматическое утверждение советской литературы, будто законы буржуазных революций «неприменимы» к пролетарской, лишено всякого научного содержания».

Да что там говорить: преданная революция, термидор, террор — все это звучит. Остается непонятным только одно: как совместить все эти рассуждения Троцкого с его собственным заявлением, сделанным им на ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) 1927 года?

А сказал он тогда приблизительно следующее: «Если мы победим, нам этого будет уже мало, и мы безо всякой жалости расстреляем вашу «тупую банду» безмозглых бюрократов, предавших революцию. Конечно, вы тоже бы хотели нас расстрелять, но не смеете. А вот мы посмеем. Так как это будет совершенно необходимым условием победы!»

Что ж, песня старая, и пелась она еще со времен Робеспьера: кто за революцию направо, ну а все остальные... к стенке. И в чем-чем, а в расправе Троцкого над «тупой бандой» сомневаться не приходится... Приблизительно такой точки зрения придерживается и известный российский историк В. Кожинов, который однозначно считает, что «замена» более полумиллиона (!) руководителей никак не могла быть проявлением личной воли одного — пусть и всевластного — человека, и причины такого переворота неизмеримо масштабнее и глубже пресловутого «культа личности».

Остается только спросить: а что все эти полмиллиона продолжали оставаться ярыми революционерами и требовали продолжения мировой революции? К тому времени тех, кто делал революцию, уже почти не осталось, да и вступили все эти люди в партию уже при Сталине. Так откуда же взялась их революционность? Другое дело, что, будучи свидетелями всех процессов и чисток, они так или иначе могли впитывать в себя идеи того же Бухарина (и впитывали). Да и сторонников (пусть и скрытых) бывших руководителей партии тоже, надо полагать, хватало.

У Сталина не было времени, да, очевидно, и желания выяснять, кто есть кто, и он поступил куда проще: перебил всех. Ну а заодно и предупредил вновь пришедших. И что бы там ни говорили, но это была уже совсем другая партия. Мрачно-послушная... Словно спущенная с цепи собака, бросалась она на любого, кто смел высказать хотя бы малейшее сомнение в целесообразности всего сущего, и в то же время лизала руки Хозяину...

Что тоже войдет в кровь и плоть. Достаточно только то бесконечное и в высшей степени отвратительное славословие, в которое впала страна во времена лично товарища Леонида Ильича Брежнева. И это в те годы, когда уже не было мяса и добрую половину своей жизни люди проводили в очередях за всем, чем только можно...

И чего он только не сделал в своей жизни, лично дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев! Думается, еще немного и именно ему страна была бы обязана своей победой в Великой Отечественной войне. Во всяком случае, к этому шло...

Чем объяснялся сталинский термидор? Его поворотом от ленинской аморфной интернациональности к государству, которое все отчетливее проявляло черты бывшей Российской державы. Да и Ленин был далеко не так прост, как это казалось никогда не читавшим его произведений партийцам. И как говорил тот же Плеханов, имперские замашки вождя всего пролетариата намечались уже в его работе «Государство и революция».

Просто тогда было еще не время называть вещи своими именами. И, как знать, может быть, именно поэтому и просил Ильич Сталина не торопиться. Прежде чем продолжать дальше, мы, на всякий случай, напомним, что же представлял собой тот самый ужасный термидор, в котором Троцкий обвинял Сталина.

Впрочем, Троцкий прав, ибо для любого истинного революционера термидор и на самом деле был страшен. Поскольку именно так назвали победу буржуазии над Робеспьером и его присными, которые тащили во Францию, выражаясь языком Столыпина, не великие свершения, а не менее великие потрясения.

Если же говорить проще, то термидор есть не что иное, как прекращение революционных преобразований и становление страны зачастую с некоторым возвратом к прошлому. Что бы там ни говорили о термидоре сами революционеры, очень часто именно он спасал напрочь разрушенную ими страну. И достаточно вспомнить только то, какую страну собирался строить сам Троцкий, лишенную прошлого, без вековой культуры и традиций, чтобы понять: термидор для нее был благом. Пусть и сталинским, но все же благом.

И неминуемый поворот Сталина к «русской идее» объяснялся не только его характером, но в первую очередь тем, что он создавал не какую-то отвлеченно-интернациональную по духу страну, а вполне определенное государство, которое, по сути, являлось новой Российской империей, только на этот раз красной.

Отсюда и его поворот не к мировой революции, а к своему, теперь уже социалистическому, Отечеству. А значит, и к русской истории. И честь ему и хвала за то, что он отбросил большевистские бредни о том, что истинная история России началась в октябре 1917 года, словно и не было Александра Невского, Ивана Грозного, Петра Великого, Александра Суворова и многих других выдающихся российских государственных деятелей, без которых нельзя себе представить историю страны.

Задевало его, конечно, и то, что пришедший к власти в Германии фюрер не только не подумал отказываться от своей истории, а наоборот, объявил о Третьем рейхе, как бы подчеркивая неразрывную связь времен. Тогда как он, Сталин, самый великий и мудрый, должен был править страной без роду и племени. Достаточно заглянуть в изданную в самом начале 1930-х годов десятитомную Малую Советскую Энциклопедию, чтобы понять, каким было отношение в российской истории.

«Александр Невский оказал ценные услуги новогородскому капиталу... подавлял волнения русского населения, протестовавшего против тяжелой дани татар...»

«Минин-Сухорук, нижегородский купец, один из вождей городской торговой буржуазии...»

«Пожарский, князь, ставший во главе ополчения, организованного мясником Мининым-Сухоруким на деньги богатого купечества. Это ополчение покончило с крестьянской революцией».

«Петр Первый был ярким представителем российского первоначального накопления... соединял огромную волю с крайней психической неуравновешенностью, жестокостью, запойным пьянством и безудержным развратом».

Однако уже начиная с 1934 года обо всех этих великих деятелях российской истории заговорили по-другому. И знаменитые фильмы «Петр Первый», «Александр Невский», «Суворов», «Минин и Пожарский» лучше всего говорят о том повороте, какой начинался в уме того же Сталина.

Конечно, во многом это была уже совсем другая история, но тем не менее она все-таки была. Глумиться над ней Сталин не давал уже никому и в свое время довольно в жесткой форме поставил на место революционного поэта Демьяна Бедного. Обласканный властью придворный стихотворец, которого так ценил Ленин, написал Сталину жалобу на тех членов ЦК, которые были весьма недовольны его стихотворными фельетонами. И вот тут-то зарвавшегося рифмоплета ждало жестокое разочарование. Сталин не только не заступился за него, но и сам отвесил ему очередную звонкую пощечину. «Десятки раз хвалил Вас ЦК, — писал Сталин в своем послании Демьяну, — когда надо было хвалить. Десятки раз ограждал Вас ЦК (не без некоторой натяжки!) от нападок отдельных групп и товарищей из нашей партии.

Десятки поэтов и писателей одергивал ЦК, когда они допускали отдельные ошибки. Вы все это считали нормальным и понятным. А вот когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, Вы вдруг зафыркали и стали кричать о «петле». На каком основании? Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки? Может быть, решение ЦК не обязательно для Вас? Может быть, Ваши стихотворения выше всякой критики? Не находите ли Вы, что Вы заразились некоторой неприятной болезнью, называемой «зазнайством»? Побольше скромности, т. Демьян...»