Летом 1918-го на месте гибели легендарного генерала установили деревянный крест, рядом с которым похоронили его жену. Но и ей не дали упокоиться в родной земле, и после того как большевики снова пришли на Кубань, крест был сожжен, а одинокая могила разорена... Так большевики мстили, возможно, самому талантливому военачальнику России. Мстили за то, что он был и оставался человеком, мстили за то, за что всегда бездарности мстят таланту.

К великой радости большевиков, порядок в стране так и не был наведен, и осенью 1917 года Россия переживала новый кризис. Политический и социальный хаос усугублялся полнейшим развалом экономики, заработная плата рабочих не успевала расти за быстрым повышением цен. Началась стремительная инфляция. Объем промышленного производства упал почти на 40%. Под угрозой остановки оказался транспорт.

Министр сельского хозяйства Чернов так ничего и не сделал для крестьян, и те посматривали на эсеров все с большим недоверием. Последней попыткой навести хоть какой-то порядок стало созванное 12 сентября 1917 года Всероссийское демократическое совещание, в котором приняли участие представители социалистических партий, Советов, профсоюзов, торгово-промышленных кругов и воинских частей.

Совещание избрало Предпарламент (Временный совет республики), который рабочие очень метко окрестили «предбанником». Но дальше общих рассуждений и дебатов дело не пошло и на этот раз...

Скрывавшийся теперь в Гельсингфорсе Ленин увидел в кризисе власти новую возможность для ее захвата и заваливал своих соратников записками с требованием немедленно начать подготовку к вооруженному восстанию. В самом обыкновенном бунте небольшой группы немецких моряков он умудрился увидеть из туманной Финляндии зарево революции в Германии и убедительно для себя самого доказал наличие «революционных элементов» и «объективных и субъективных условий» для взрыва.

Что же касается правовых норм передачи власти в России, то Ленин о них не задумывался. «Ждать «формального» большинства у большевиков наивно, — писал он, — ни одна революция этого не ждет. И Керенский с компанией не ждут, а готовят сдачу Питера... Нет аппарата? Аппарат есть: Советы и демократические организации».

Ну а раз так, то и тянуть дальше было бессмысленно. «Вопрос в том, чтобы задачу сделать ясной для партии, — продолжал убеждать ЦК Ленин, — на очередь дня поставить вооруженное восстание в Питере и в Москве (с областью), завоевание власти, свержение правительства».

Предлагал он соответствующий этой задаче план с созданием штаба повстанческих отрядов, мобилизацию вооруженных рабочих и всего того, что было необходимо для завоевания власти. Ждать же съезда Советов, по мнению Ильича, было «позорной игрой в формальность и преступлением перед революцией». Одним словом: вы там заваривайте кашу и не предавайте революцию, а я буду вас учить что и как надо делать из Финляндии! Ну а не получится, вы в лучшем случае снова отправитесь за Полярный круг, а я с Надеждой Константиновной и Инессой назад, в Женеву, готовиться к новым революционным схваткам...

Заваривать кашу товарищи по партии не спешили. Может быть, все еще не верили ни в какую социалистическую революцию, а может, просто боялись. И, судя по позднейшим высказываниям Сталина, сам он читал послания бесновавшегося в одиночестве вождя без особого энтузиазма.

Он хорошо помнил июль и не мог с полной уверенностью сказать, кого же именно пойдут громить милые сердцу Ильича «революционные», а потому и непредсказуемые «элементы». «Что означало поднять восстание в такой момент? — скажет он через несколько лет. — Поднять восстание в такой обстановке — это значит поставить все на карту». И он знал, что говорил! Ведь именно ему удалось не только спасти партию летом 1917-го от полного разгрома, но и увеличить ее численность почти на 100 тысяч человек, создать партийные организации более чем в ста городах страны, в том числе и в деревне, где позиции большевиков были традиционно слабы.

Да, Временное правительство было слабо, но никто не мог гарантировать, что оно не вызовет с фронта несколько верных полков (а таковые, конечно, имелись) и новый Корнилов в считанные часы не перебьет восставших и окончательно не разгромит партию.

Не было у большевиков и единства с другими партиями, что значительно осложняло их положение. И, несмотря на известное склонение населения влево, никакого большинства, о котором писал из Финляндии Ленин, у партии не было и в помине. Да и как можно было выступать уже в сентябре без соответствующей подготовки и тем более арестовывать Демократическое собрание, как того требовал Ленин?

В отличие от напрочь оторванного от жестоких реалий жизни вождя, которому из-за некоторой инфантильности было простительно строить эфемерные планы, практик Сталин слишком хорошо знал, что значит организовать вооруженное выступление и осуществить захват власти. Потому и был против. Остальные лидеры партии тоже не горели особым желанием подставлять свои головы под казацкие шашки.

Зиновьев и Каменев были против вооруженного выступления и продолжали бессмысленные споры с вождем, рвавшийся в бой Троцкий разрабатывал свой собственный план действий, а Сталин, не вступая в споры, попросту саботировал распоряжения и предложения вождя и вместо исполнения предлагал передавать их на рассмотрение партийных инстанций и затем обсуждать их.

«Большинство членов местных комитетов были правее, чем Центральный Комитет, — вспоминал Троцкий. — Послать им ленинские письма без положительной резолюции ЦК фактически означало вызвать у них неодобрительную реакцию. Сталин выступил с таким предложением, чтобы выиграть время и получить возможность — в случае конфликта — свалить все на сопротивление со стороны местных комитетов».

Не вызывали особого энтузиазма призывы вождя и у рядовых членов ЦК. Многие из них считали сентябрьское выступление преждевременным. И дело здесь было, надо полагать, не только в разрыве ленинской теории от российской действительности, но и в самом обыкновенном чувстве самосохранения. Как работала охранка, большинство этих людей знали не по рассказам...

«Нам казалось, — скажет Сталин в своем выступлении по случаю 60-летия Ленина, — что дело обстоит не так просто, ибо мы знали, что Демократическое собрание состоит в половине или, по крайне мере, в третьей части из делегатов фронта, что арестом и разгоном мы можем только испортить дело и ухудшить отношения с фронтом. Нам казалось, что все овражки, ямы и ухабы на нашем пути нам, тактикам, виднее.

Но Ильич велик, он не боится ни ям, ни ухабов, ни оврагов на своем пути, он не боится опасностей и говорит: «Встань и иди прямо к цели». Мы же, практики, считали, что не выгодно тогда так действовать, что надо было обойти эти преграды, чтобы взять быка за рога. И, несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания. Ильич был уже тогда в Петрограде. Улыбаясь и хитро глядя на нас, он сказал: «Да, вы, пожалуй, были правы...» Товарищ Ленин не боялся признать свои ошибки».

Сегодня уже никто не скажет, улыбался ли тогда Ильич, а вот в сентябре 1917-го ему было явно не до улыбок. Более того, он был крайне раздражен непониманием ЦК ситуации и в своем стремлении убедить их выступить немедленно шел на явную фальсификацию фактов. В массовых арестах вождей партии в Италии и в вооруженных восстаниях в Германии он увидел признаки начала революции в мировом масштабе и утверждал, что «большевики были бы жалкими изменниками пролетарскому делу... если бы они дали себя поймать в ловушку конституционных иллюзий, «веры» в съезд Советов и в созыв Учредительного собрания».

Во второй половине сентября Ленин переехал в Выборг, чтобы быть ближе к столице. Здесь он написал статью «Кризис назрел», в которой снова принялся доказывать, что Россия стояла на пороге всемирной пролетарской революции и что революция в России будет сопровождаться революцией в Германии. «Кризис назрел, — однозначно заявлял он. — Все будущее русской революции поставлено на карту. Вся честь партии большевиков стоит под вопросом. Все будущее международной рабочей революции за социализмом поставлено на карту... Мое крайнее убеждение, что если мы будем «ждать» съезда Советов и упустим момент теперь, мы губим революцию».