18 октября неожиданно для всех в Москву приехал Ленин. Он побывал в своей квартире в Кремле, заглянул в зал заседаний Совнаркома и посетил сельскохозяйственную выставку. Отобрав несколько книг в своей библиотеке, он вернулся в Горки.

Вождь ничем не выразил своего отношения к скандалу в партии (если вообще знал о нем). Тем не менее его присутствие ободрило Сталина, и 19 октября восемь членов и кандидатов в члены Политбюро обратились с письмом к членам ЦК и ЦКК, в котором осуждали раскольническую политику Троцкого и его сторонников. К этому времени уже окончательно стало ясно, что никакой мировой революции не будет, поскольку революция в Германии, на которую большевики возлагали столько надежд, потерпела поражение. Руководство партии перехватило инициативу и начало наступление на оппозицию.

Тем не менее на открытую схватку Политбюро не решилось и предложило не выносить сор из избы. Компромисс с Троцким выразился в резолюции Политбюро, ЦК и Президиума ЦКК «О партийном строительстве», над текстом которой лидеры партии работали на квартире заболевшего Троцкого. «Рабочая демократия, — говорилось в резолюции, — означает свободу открытого обсуждения, свободу дискуссий, выборность руководящих должностных лиц и коллегий». Ну и помимо всего прочего, резолюция осудила бюрократизм за то, что он во всякой критике видел «проявление фракционности».

Что же касается Троцкого, то, признавая необходимость принятия срочных мер по демократизации партийной жизни, он уже не настаивал на немедленной смене партийного руководства.

Инцидент казался исчерпанным, и Сталину, по его собственным словам, показалось, «что, собственно, не о чем драться дальше...» Более того, тот самый Сталин, который ненавидел Троцкого всей душой, сделал главному смутьяну комплимент в «Правде». «Я знаю Троцкого, — писал он в статье «О задачах партии», — как одного из тех членов ЦК, которые более всего подчеркивают действенную сторону партийной работы». Впрочем, даже здесь он не обошелся без колкости и весьма откровенно намекнул Троцкому: хватит болтать и пора браться за настоящую работу...

И Лев Давидович взялся. Да так, что успокоенное было Политбюро содрогнулось. 8 января 1924 года «тяжело больной» Троцкий появился на одном из партийных собраний Москвы, где и зачитал свое знаменитое «Письмо к партийным совещаниям», названное им «Новым курсом».

Компромиссную резолюцию от 5 декабря он посчитал своей победой (в какой-то степени она ею и была) и теперь решил продолжить наступление. Более того, он уже не сводил все внимание к собственной незаурядной личности, а выступал как бы от имени партии, которая и провозгласила в резолюции от 5 декабря свой «новый курс». На демократию...

Со своей обычной резкостью Лев Давидович обрушился на «идейное оскудение» политической мысли, которое явилось следствием власти аппарата над партией.

В ленинизме он видел не набор догм, а вечно живое учение, которое, по его мнению, состояло «в мужественной свободе от консервативной оглядки назад, от связанности с прецедентами, формальными справками и цитатами». И лучшими доказательствами тому служили Брест-Литовск, создание регулярной армии и введение нэпа, то есть та самая политика «крутых поворотов», с какой Ленин смело шел навстречу жизни. Правда, при этом он весьма искусно опускал приверженность вождя к известным доктринам, лучшим примером чего являлась книга Ленина «Государство и революция», в которой тот прямо-таки жонглировал цитатами из Маркса и Энгельса. Другое дело, что Ленин, когда его «доставала» жизнь, с той же ловкостью уходил от этих самых цитат.

Не понял Троцкий и того, что теперь, когда Ленин уже не мог создать ничего нового, его «вечно живое учение» было обречено превратиться в догматический справочник большевизма. Что, в конце концов, и случилось. Да и не до ленинизма ему было. А если он ему и был нужен, то только как знамя, под которым он собирался прийти к власти. Потому и говорил о перерождении многих старых партийцев и призывал к замене их молодыми и неиспорченными коммунистами. «Вывод только один, — говорил он, — нарыв надо вскрыть и дезинфицировать, а кроме того, и это еще важнее, надо открыть окно, дабы свежий воздух мог лучше окислять кровь».

Если же откинуть тайную суть всех этих иносказаний, то это был все тот же призыв к смене партийного руководства. Только теперь Троцкий очень ловко связывал свои требования с подписанной им резолюцией Политбюро «О партстроительстве». Как того и следовало ожидать, Политбюро «Новый курс» не понравился. И, конечно, публиковать столь откровенные призывы к смене власти никто не хотел.

Однако Сталин выступил против. «Говорят, — сказал он, — что ЦК должен был запретить печатание статьи Троцкого. Это неверно, товарищи. Это было бы со стороны ЦК опаснейшим шагом. Попробуйте-ка запретить статью Троцкого, уже оглашенную в районах Москвы! ЦК не мог пойти на такой опрометчивый шаг».

Письмо Троцкого появилось в «Правде» и вызвало большой отклик по всей стране. Судя по всему, люди уже начинали понимать, что такое власть аппарата, и далеко не случайно Троцкого поддержали прежде всего служащие советских учреждений, студенты и военные. Многие партийные конференции и встречи проходили под явным влиянием сторонников Троцкого, и только на районных партийных конференциях Москвы за него было подано 36% голосов.

Особую тревогу ЦК вызывало то, что особенно широкую поддержку борьба Троцкого против бюрократизма и обновление стиля партийной работы обрела в армии. Дело дошло до того, что начальник Политуправления Красной Армии В.А. Антонов-Овсеенко приказал изменить систему партийно-политических органов Красной Армии на основе положений «нового курса». А когда Политбюро потребовало отозвать его циркуляр, Антонов-Овсеенко ответил прямыми угрозами.

В своем письме в ЦК он поведал о неких таинственных большевиках, которые пока еще молча наблюдали за всеми этими склоками. И если эти самые склоки не прекратятся, предупреждал он, то их «голос когда-нибудь призовет к порядку зарвавшихся «вождей» так, что они его услышат, несмотря на свою крайнюю фракционную глухоту».

Это было уже серьезно. Идеи идеями, но власть рождали не они, а винтовка, и уж кому-кому, а Сталину и его «друзьям» это хорошо известно по 1917 году. Сталин понял, кем были эти самые таинственные большевики. И хотя Антонов-Овсеенко не считался сторонником Троцкого, появились слухи о готовившемся троцкистами военном перевороте.

И как вспоминал член Исполкома Коминтерна А. Росмер, в 1923 году в высших партийных кругах на самом деле повсюду говорили о том, что Троцкий собирается действовать как Бонапарт. Такая возможность и на самом деле существовала, поскольку Московским военным округом командовал ярый сторонник Троцкого Н. Муратов.

Впавший в панику Зиновьев настаивал на аресте Троцкого. Пойти на арест вождя революции и создателя Красной Армии Политбюро не решилось, и тогда лидер ленинградских коммунистов предложил ввести в состав РВС и Совет обороны таких «хороших ребят», какими были Ворошилов и сам Сталин. Что привело Троцкого в неописуемую ярость, и он еще больше активизировал свою деятельность по пропаганде «нового курса». События начинали принимать угрожающий характер, в столице на каждом углу говорили о военном перевороте, и в Москву из Смоленска был срочно вызван командующий Западным фронтом М.Н. Тухачевский.

Сразу же по приезде в столицу он встретился с Антоновым-Овсеенко и сторонниками Троцкого Радеком и Пятаковым. О чем они говорили, и по сей день остается тайной. Вполне возможно, что и о перевороте. Поскольку без согласия Тухачевского он был просто невозможен. По каким-то ведомым только ему причинам Тухачевский своего согласия на переворот не дал, однако Сталин и не подумал кланяться ему за это в ноги. И будущий «немецкий» шпион отбыл восвояси. Ну а Сталину не оставалось ничего другого, как бросить на борьбу с Троцким лучшие силы партии, и по всей стране шли жаркие дискуссии.