Хотя и это было уже не так. 16 июля 1945 года в пустыне Нью-Мехико была взорвана первая в истории человечества атомная бомба, и теперь Запад обладал оружием, которое, по словам Трумэна, «не только революционизировало военное дело, но может изменить ход истории и цивилизации».

Казалось бы, что, имея такое мощное средство, союзники должны были с самого начала конференции превратить атомную бомбу в своеобразную дубинку, с помощью которой можно было бы заставить Сталина пойти на любые уступки. И не случайно обрадованный не менее американского президента Черчилль заявил, что теперь у Запада есть «средство, которое восстановит соотношение сил с Россией».

Тем не менее американский президент и не подумал говорить со Сталиным с позиции силы и сообщил ему об успешном испытании атомной бомбы только через неделю после начала работы конференции. Почему? Ведь Трумэн прекрасно понимал, что успехи Тегерана, Ялты, а теперь и Потсдама были предопределены отнюдь не выдающимися дипломатическими талантами Сталина, а лишь военной и политической мощью, которой к тому времени обладал Советский Союз.

Имея теперь атомное оружие, перед которым меркли все сталинские пушки и танки, союзники могли бы куда более успешно использовать столь неожиданное для самого Сталина уравновешивание сил. И тем не менее этого не произошло...

К несказанному удивлению американца, Сталин воспринял далеко не самое радостное для него известие совершенно спокойно.

— По всей видимости, — заметил буквально впившийся в Сталина взглядом Черчилль, — он так и не понял, о чем речь...

И ошибался. Сталин прекрасно все понял. Потому и сказал сразу же после встречи с Трумэном Молотову:

— Дайте телеграмму в Москву с указанием ускорить работы Курчатова...

Еще летом 1942 года Сталин пригласил на совещание в ГКО всех ведущих

советских физиков, где и было принято историческое решение возобновить работы над «урановой проблемой», которые были приостановлены после начала войны. А еще через год во исполнение этой самой проблемы начала свою работу специальная лаборатория Академии наук СССР.

Как бы повел себя Сталин, начни американский президент говорить с ним совсем в другом тоне? Этого не знает никто. Да и как знать, не обезоружил ли он его своим поистине олимпийским спокойствием, которое могло означать все, что угодно, и наличие собственного атомного оружия в том числе. Вряд ли работа Курчатова была такой уж тайной для западных спецслужб...

3 августа Сталин покинул Потсдам. Это была его последняя поездка за границу, и возвращался он из нее победителем. Именно эта победа в какой раз (начало войны было уже не в счет) подтвердила его прозорливость, непогрешимость, интеллектуальное превосходство и мессианское предназначение, в котором он теперь был уверен как никогда...

В отличие от многих политиков, Сталин быстро понял, как может измениться положение на Дальнем Востоке после создания американцами атомной бомбы. И хотя японцы просили его выступить посредником между ними и его западными союзниками, Сталин был куда больше заинтересован в собственном выигрыше. Вместо предложений японцев о переговорах он сообщил американцам, что советское наступление начнется 8 августа. Для ведения войны на Дальнем Востоке маршал Василевский получил 1,5 миллиона солдат и приказ вместе с китайскими коммунистами взять Маньчжурию.

Американцы быстро сообразили, что длительная война в Японии может привести к нежелательному для них продвижению советских войск в Азии и сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Трумэн своего добился. Война закончилась всего за неделю, не оставив Сталину времени для достижения его целей. Тем не менее тот приказал Василевскому оккупировать Центральную Маньчжурию, захватить Порт-Артур и северную часть Кореи, а также Сахалин и Курильские острова. Затем он потребовал своей оккупационной зоны в Японии, но из этого ничего не вышло. Вашингтон смотрел на Японию точно так же, как Сталин — на Восточную Европу.

Тем не менее у Сталина имелись все основания быть довольным именно таким окончанием самой страшной войны за всю историю человечества. Да, он не получил всего того, что просил в Ялте, и неудачи с германскими репарациями сидели в его сердце занозой, но и добился он многого. И если сама победа была завоевана неимоверными усилиями всего народа, то успех ее превращения в твердую валюту политических выигрышей явилась результатом его дипломатического искусства на последних этапах войны. И после войны Сталин сумел добиться того, чего Гитлер добился своей дипломатией до ее начала.

Конечно, между Сталиным и Гитлером имелось множество различий, но сближало их инстинктивное понимание взаимоотношения между войной и политикой.

Гитлер постоянно грозил войной боявшимся ее демократическим государствам, а Сталин на удивление точно увязывал успех военных операций с политическими соображениями и умением настаивать на той форме мирного урегулирования, которая зависела от исхода боевых действий его войск. Удивительно схож был и язык тех политических двусмысленностей, на котором они оба говорили. И если для первого это был язык Лиги Наций, призыв к национальному самоопределению и равноправию, то для второго представлял полный набор терминов «демократический социализм», «национальные фронты», «антифашизм», «свободные выборы», «всеобщее избирательное право».

Недруги Сталина и сегодня могут утверждать все, что угодно, перечислять имена казненных и убитых им, но факты говорят сами за себя. Получив из рук пораженного тяжким недугом Ленина напрочь разрушенную страну, он превратил ее в великую индустриальную державу и одержал победу в самой страшной войне. Именно он спас мир от «коричневой чумы», благодаря чему и стал самым влиятельным политиком в мире, с которым считались даже те, кто долгое время видел в нем калифа на час.

И что бы там ни говорили, именно победа в войне явилась той вершиной, на которую поднялся Сталин в своих отношениях с народом. Ему было прощено многое, и в созданном вокруг него культе вождя нации и наследника русских царей он стоял уже несравненно выше Сталина-вождя революции и наследника Ленина...

Почти всю осень 1945 года Сталин провел на юге. После долгой и тяжелой войны ему хотелось хоть на какое-то время расслабиться и подлечиться. «Он, — вспоминала дочь Сталина Светлана, — постарел. Ему хотелось покоя. Он не знал порою, чего ему хотелось...» Но, увы... по-настоящему ему отдохнуть так и не удалось. И началось все с того, что оставленный им на хозяйстве Молотов дал разрешение на публикацию в советской прессе выдержки из речи Черчилля, где тот высоко отзывался о СССР и Сталине и по достоинству оценивал их огромный вклад в общую победу.

Вождю черчиллевские дифирамбы не понравились, и он дал гневную телеграмму в Москву: «Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалениями России и Сталина. Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР... Опубликованием таких речей мы помогаем этим господам. У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны xерчиллей, nрумэнов, бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными...»

Однако Молотов не внял грозному предупреждению и на приеме в Кремле пообещал иностранным корреспондентам устранить «русскую цензуру» на «условиях взаимности». В большей степени это обещание так и осталось обещанием (хотя цензоры и перестали вычеркивать некоторые слова), тем не менее многие иностранные журналисты увидели в начинании Молотова начало перемен. И во весь голос заговорили о скором возвращении Молотова на пост главы правительства. Иначе говоря, на место Сталина, который был, по их же словам, стар и болен.

Сталин потребовал объяснений и чуть ли не на следующий день получил от Молотова, Берии, Маленкова и Микояна уверения в том, что во всем виноваты сотрудники отдела печати Наркомата иностранных дел. Что же касается обещания Молотова ослабить цензуру, то, судя по клятвам Вячеслава Михайловича, ничего подобного он не говорил, и все это было измышлением западной прессы.