А когда кто-то из зала выкрикнул:

— Нам не надо перемирия, нам нужен мир!

Сталин возразил:

— Нет, товарищи, нам перемирие нужно, вы тут ошибаетесь. Если уж брать примеры, лучше было бы взять пример у гоголевского Осипа, который говорил: «Веревочка? Давайте сюда, и веревочка пригодится!» Мы не так богаты ресурсами и не так сильны, чтобы пренебрегать веревочкой... Яснее не скажешь! Пока у меня нет достаточных сил, чтобы раздавить оппозицию, но время придет, и тогда мы пустим в ход не веревочку, а кнут...»

Тем более что спорить с оппозицией было сложно. Говоря о том, что «группа Сталина ведет партию вслепую», оппозиционеры небезосновательно обвиняли генсека в медленном росте промышленности и заработной платы, тяжелом положении бедняков и батраков, росте безработицы, потворстве кулачеству, которое продолжало и по сей день контролировать большую часть товарного хлеба.

Оппозиционеры в пух и прах разбили проект пятилетнего плана, особенно досталось рыковским «затухающим» темпам роста. Где брать деньги на быстрое развитие промышленности? Да там же, вещали лидеры оппозиции, где они и всегда берутся в таких случаях: за счет увеличения огосударствления экономики, обложения всех видов сверхприбыли частных предпринимателей и изъятия в порядке займа у зажиточных крестьян не менее 150 миллионов пудов хлеба. Ну и, конечно же, необходимо значительно снизить цены на промышленные товары, сократить бюрократический аппарат.

Что же касается проваленной Сталиным внешней политики, то оппозиционеры предлагали отказаться от каких бы то ни было уступок и «взять курс на международную революцию». Как и всегда, Сталин решил выиграть время и, собрав силы, поставить наконец точку в этой затянувшейся драке за власть. Он прекрасно понимал, что оппозиция постарается дать решительный бой на XV съезде партии. Нет, ни о какой победе не могло быть и речи, как и всегда, делегаты будут тщательно подобраны и проголосуют как надо. Но лишний шум ему был, конечно, ни к чему.

А вот оппозиция ждать не хотела, и уже 3 сентября 13 членов ЦК и ЦКК во главе с Троцким, Зиновьевым и Каменевым подготовили к XV съезду проект «Платформы большевиков-ленинцев (оппозиции)». Еще через три дня Троцкий, Зиновьев, Мурадов и Петерсон, ссылаясь на сокращение сроков предсъездовской дискуссии до одного месяца, потребовали созыва пленума ЦК 15—20 сентября.

Ну а затем произошло то, что, наверное, рано или поздно должно было произойти. «Чтобы скрыть нашу платформу, — объяснил все произошедшее позже Зиновьев, — Сталину ничего не оставалось, как «перекрыть» политику «уголовщиной». 13 сентября был разгромлен центр перепечатки троцкистских материалов и обнаружена подпольная типография. Были изъяты две пишущие машинки, стеклограф и ротатор, которые принадлежали Преображенскому, Серебрякову и Шарову.

Еще через несколько дней были арестованы некие Щербаков и Тверской, которые обсуждали с бывшим белогвардейцем план военного переворота и намеревались приобрести типографское оборудование. По странному стечению обстоятельств белогвардеец оказался агентом ГПУ, и... машина завертелась. Белогвардейщину связали с оппозицией, что после нескольких террористических актов в июне прозвучало особенно зловеще.

Кто были эти террористы? Да те самые борцы с Советами из знаменитого «Треста», которые, осознав, что все это время работали на ГПУ, занялись террором. Однако никаких прямых улик не было, и Сталин ограничился лишь тем, что весьма осторожно перевел некоторых особо сочувствовавших Троцкому военных в далекие от Москвы гарнизоны.

Тем не менее Троцкий поспешил вернуться из отпуска, который проводил в Нальчике, и выслушал речь Сталина на объединенном заседании президиума исполкома Коминтерна. На этот раз Сталин поставил вопрос ребром: «Либо с Коминтерном и ВКП, и тогда — война... против всех всяких ренегатов. Либо против ВКП и Коминтерна, и тогда — скатертью дорога... ко всяким ренегатам и перерожденцам, ко всяким Щербаковым и прочей дряни».

Заверил он Троцкого и в том, что после того как оппозиция нарушила данное ею обещание о ликвидации своей фракции в специальном «заявлении» от 8 августа, «для мягкости не остается уже никакого места». Общий же вывод был такой: «Товарищ Троцкий не понимает нашей партии. У него нет правильного представления о нашей партии. Он смотрит на нашу партию так же, как дворянин на чернь или как бюрократ на подчиненных».

Да, наверное, это не очень хорошо, когда на партию смотрят как на чернь, но куда хуже, когда на нее смотрят как на сборище предателей и агентов гестапо и уничтожают по самому малейшему обвинению... После недолгой дискуссии в исполкоме Троцкий был исключен из его состава. А в своем выступлении 26 октября Молотов еще более усилил давление на Льва Давидовича и прямо заявил, что «заострение борьбы на личных нападках... может служить прямым подогреванием преступных террористических настроений против лидеров партии».

Это заявление вызвало саркастические насмешки оппозиционеров, и один из ее лидеров пророчески заметил: «Зная, с кем мы имеем дело, мы предполагаем, что ко всем эффектам с «врангелевским офицером» хотят прибавить еще какой-либо эффект с «покушением» на лидера — чтобы развязать себе руки для какой-нибудь расправы».

Что ж, все правильно, и после убийства Кирова все именно так и будет. Тем не менее тезисы оппозиции стали появляться в дискуссионном листке «Правды» под названием «Контртезисы троцкистской оппозиции о работе в деревне». А вот затем оппозиционеры оступились, что называется, на ровном месте. Постоянно защищая рабочих от партийных бюрократов и кулаков, они совершенно неожиданно для последних выступили против введения семичасового рабочего дня, чем оттолкнули от себя многих рабочих.

Конечно, это вовсе не означает того, что, выступи они за предложение Политбюро и им была бы обеспечена самая широкая поддержка. Оппозиционеры несколько оторвались от земли и забыли, что обывателей мало волновали общие рассуждения о Гоминьдане и Клемансо и вместо победоносной китайской революции они предпочитали прибавку к жалованью.

Тем не менее они выступили в Ленинграде, где после юбилейной сессии ЦИК 17 октября состоялась праздничная демонстрация. И когда демонстранты проходили мимо трибуны, на которой стояли руководители страны, то совершенно неожиданно для себя натыкались на грузовики, в кузовах которых стояли Зиновьев, Троцкий и другие лидеры оппозиции. Особого сочувствия у рабочих они не вызывали, хотя некоторые из них и приветственно махали им руками. Тем не менее Троцкий и на этот раз принял желаемое за действительное и на очередном пленуме ЦК говорил о рабочих Ленинграда, которые в яркой форме выразили свое недовольство «ростом бюрократизма и зажима».

На этот раз Сталин либеральничать не собирался, и на объединенном октябрьском пленуме ЦК и ЦКК Троцкий и Зиновьев были выведены из состава Центрального Комитета. На этот раз он сам вспомнил о «Завещании» Ленина. «Да, — явно кокетничая, сказал он, — я груб, товарищи, в отношении

тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают нашу партию. Я этого не скрывал и не скрываю. Возможно, что здесь требуется известная мягкость в отношении раскольников. Но этого у меня не получается».

Почувствовав свою силу, Сталин и думать не хотел ни о каком компромиссе с Троцким и его сторонниками. Потому и заявил: «Теперь нам надо стоять в первых рядах тех товарищей, которые требуют исключения Троцкого и Зиновьева из партии». Что и было с огромным удовлетворением поддержано пленумом...

Сталин умело нагнетал обстановку, обвиняя оппозицию во всех смертных грехах, и особенно осудив ее нежелание вводить семичасовой рабочий день. Конечно, Троцкий попытался возражать, однако его слова потонули в возмущенных криках «Долой!» и «Вон!» И лидерам оппозиции не осталось ничего другого, как покинуть кипевший от возмущения и ненависти к ним зал.

А когда через несколько дней Сталин получил очередное донесение с Лубянки, он не мог сдержать улыбки. Эти глупцы не нашли ничего лучшего, как устроить демонстрацию 7 ноября, в день десятилетия Октябрьской революции. Да, вот что значит быть «писателем» и совершенно ничего не понимать в реальной жизни!