XIV съезд партии вошел в историю как съезд, взявший курс на индустриализацию страны. На нем было принято решение отныне называть партию Всесоюзной коммунистической партией (большевиков). И одним из ее первых решений стало постановление «О фракционной деятельности Ленинградского губкома». Он вошел в историю еще и тем, что, по своей сути, стал последним партийным съездом, на котором еще шли свободные дискуссии по принципиальным вопросам. Впрочем, их уже и не могло быть в будущем. Для того чтобы вести дискуссии о государственном строительстве и экономике, надо было быть в высшей степени образованным человеком.

Как это ни печально, но такие люди не рвались в партию (да их туда и не пускали), и все последующие съезды будут славить генсеков и «линию ЦК», что бы она из себя ни представляла. Так постепенно вырождалась партия, все больше превращаясь не в союз умных, грамотных и болеющих за свою страну людей, а в сборище бюрократов, для которых высшей истиной являлось мнение вышестоящего начальства. Падал теоретический уровень партийцев, и выражение Ленина о том, что «коммунистом может быть лишь только тот, кто обогатил свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество», звучало уже даже не насмешкой.

Впрочем, именно такое положение устраивало Сталина куда больше. Да и не престало рядовым и не очень рядовым бойцам партии рассуждать. Их дело — слепо выполнять все предписанное им. А многие знания, как было известно Сталину из Библии, только множили печали. По тому, что надо было делать и что так никогда и не было сделано... Оппозиция проиграла, но ни о каком идейном смирении не могло быть и речи. И, конечно же, Зиновьев со товарищи делали все возможное, чтобы сохранить свои позиции в Ленинграде. Он, в частности, предложил Сталину компромисс: прекратить травлю его сторонников в обмен на признание решений съезда. Однако Сталина подобный расклад не устраивал, поскольку он не желал терпеть оппозиционеров у себя под боком. ЦК отверг предложение ленинградцев и снова потребовал полной капитуляции. Зиновьев отказался. Дело дошло до того, что сторонников сталинской линии перестали пускать на ленинградские заводы.

Сталин решил усилить давление, и для окончательного разгрома «новой оппозиции» в Ленинград направил специальную партийную группу в составе Орджоникидзе, Кирова, Микояна и Калинина. Вскоре после их приезда редакция «Ленинградской правды» была почти полностью заменена на сторонников Сталина.

Куда сложнее пришлось с рабочими, которые в большинстве своем поддерживали Зиновьева (да и как не поддерживать человека, который хотел улучшить их жизнь за счет крестьян!) и сделали все возможное, чтобы сорвать на Путиловском заводе выступление Калинина. И только после того, как им пригрозили массовым увольнением, всесоюзный староста стал излагать вбитые ему Сталиным идеи. Вслед за рабочими под еще больше усилившимся давлением из Москвы дрогнули ленинградские коммунисты, и руководителем Ленинградской парторганизации был избран Киров.

Во втором акте разыгравшейся в «колыбели революции» драме Сталин принялся за лидеров, которым очень быстро нашел работу в отдаленных от обеих столиц районах. Что же касается самого Зиновьева, то ему и Евдокимову разрешили приезжать в Ленинград только по личным делам. Интересно, что сказал бы Ленин, узнав о той участи, которая выпала на долю его любимого ученика... Впрочем, это были только цветочки, и до тех самых ягодок, которые для многих обернутся «стенкой», оставалось еще несколько лет...

В апреле 1926 года Сталин сделал доклад по итогам апрельского пленума перед активом Ленинградской партийной организации. Он целиком посвятил его экономике и говорил о начале второго этапа развития нэпа. И если первый этап был связан с восстановлением сельского хозяйства и позволил создать внутренний рынок, наладить производство сельскохозяйственного сырья и дать населению продовольствие, то второй этап предусматривал «прямое развертывание индустриализации».

Не обошлось, конечно, и без ложки дегтя на пленуме, где будущая объединенная оппозиция показала зубы и потребовала планов более интенсивной индустриализации страны. Досталось, конечно же, и партийным бюрократам, и самому Сталину. Но в то же время пленум признал неудачи планирования, которые выразились в завышении планов по сбору зерна, экспорту, валютным поступлениям и капитальному строительству.

Партия снова оказывалась в заколдованном круге, когда все решал купленный у крестьян хлеб. А дальше все шло по цепочке: меньше хлеба — меньше промышленных товаров, меньше промышленных товаров — меньше хлеба. Выход был только один: создание мощной промышленности. И выступивший на апрельском пленуме Рыков говорил о росте промышленности «по затухающей кривой», когда после прорыва следовал куда более размеренный и спокойный этап возведения промышленности.

Троцкому подобные идеи не понравились, он назвал их «черепашьим шагом к социализму», а затем проголосовал за поправки Каменева к проекту подготовленной Рыковым резолюции. Это весьма насторожило Сталина. Как-никак, а Троцкий тем самым выразил поддержку уже изрядно помятым лидерам ленинградской оппозиции. Однако так и не получившего в обмен на свою лояльность на съезде столь желанный пост председателя ВСНХ Троцкого недовольство Сталина уже мало волновало. И, судя по всему, Лев Давидович уже все решил для себя.

После пленума он встретился с Каменевым и Зиновьевым, и именно эта встреча положила начало их в общем-то недолгому и такому же бесславному сотрудничеству. О чем они говорили? Да, конечно же, о борьбе против Сталина, о чем же еще! Однако Троцкий снова не вовремя заболел и после того, как он отправился на лечение в Германию, вопрос о создании новой оппозиции был отложен до его возвращения.

В конце мая Сталин уехал в Грузию, где увидел первую в Закавказье Земо-Авчальскую ГЭС. 8 июня 1926 года он выступил на собрании рабочих Главных железнодорожных мастерских. И кто знает, не вспомнил ли он в тот солнечный веселый день себя, совсем еще молодого марксиста, по сути дела, начавшего свой революционный путь с этих самых мастерских.

Да, с той поры утекло много воды. Романтик Коба превратился в повидавшего виды политика, отвечавшего уже не за какие-то там кружки, а за огромную страну. Все было на этом долгом и трудном пути: и победы, и поражения. И все-таки побед было больше, иначе бы он никогда не стал тем, кем стал. 4 июля Сталин выехал в Москву и в буквальном смысле попал с корабля на бал, который для него подготовила новая оппозиция, теперь уже объединенная...

Впрочем, все началось еще в июне, когда из Берлина вернулся Троцкий. Поначалу он повел себя куда как скромно. Если не сказать, странно. Он по-прежнему посещал заседания Политбюро, но только для того, чтобы демонстративно читать на них французские романы. Но уже 6 июня Лев Давидович направил в Политбюро письмо, в котором предлагал создать новое руководство партией и страной «на более высоком культурно-политическом уровне». Он требовал изменения партийного режима, которое должно было обеспечить «за пролетариатом надлежащее место» в хозяйственной и культурной жизни страны и осуществить курс на рабочую и внутрипартийную демократию.

В то же время Троцкий принялся сколачивать уже целый оппозиционный блок. Теперь, когда «бездарный» Сталин создал мощнейший партийный аппарат и искусно перекрывал ему все пути, он ругал себя последними словами за то, что не послушался в свое время Радека и не присоединился к Каменеву и Зиновьеву. «В «Уроках Октября», — писал вдруг прозревший Лев Давидович, — я связывал оппортунистические сдвиги политики с именами Зиновьева и Каменева».

Как выяснилось, «это было крупной ошибкой». Лев Давидович вовремя исправил свою ошибку и теперь нисколько не сомневался в том, что «оппортунистические сдвиги вызывались группой, возглавляемой Сталиным против тт. Зиновьева и Каменева». «В конце концов, — продолжал он, — такого рода вопросы решаются не психологическими, а политическими оценками. Зиновьев и Каменев открыто признали, что троцкисты были правы в борьбе против них в 1923 г. Они приняли основы нашей платформы. Нельзя было при таких условиях не заключить с ними блока, тем более что за их спиною стояли тысячи ленинградских рабочих-революционеров».