Назвав свою встречу с Каменевым ошибкой, Бухарин отмел от себя все обвинения в фракционности, а затем перешел в наступление, обвинив ЦК в «военно-феодальной эксплуатации крестьян». Что же касается Сталина, то ему Бухарин приписал разгром и дезорганизацию считавшихся правыми организаций. «Картина яркая, — говорил он, — в «Правде» — два политкома, в ВЦСПС — «двоецентрие», в Коминтерне — предварительная политическая дискредитация...»

Несмотря ни на что, Бухарин чувствовал себя все еще довольно уверенно, поскольку обвинить его, автора чуть ли не всех резолюций и последнего съезда партии, и ее пленумов, во фракционности было практически невозможно даже с помощью обнародованной Троцким листовки. Однако Бухарин не учел другого. Та грязь, которой он полил в своих беседах с Каменевым практически всех членов Политбюро, настроила их против него. И что бы он теперь ни говорил, все обиженные им были против него. А это дорогого стоило. И особенно эмоциональный Орджоникидзе долго с несказанной грустью и обидой повторял: «Как неприлично, как некрасиво лгать на товарищей!»

Для выхода из положения была создана специальная комиссия ЦКК. Бухарин тоже был включен в нее, однако на ее заседания его так ни разу и не пригласили. Уже очень скоро Бухарин узнал, что его встреча с Каменевым была признана «фракционными переговорами», что звучало довольно зловеще. И напрасно Николай Иванович доказывал, что Сталин, против которого он выступал, это не ЦК и Политбюро, чьи решения он не обсуждал. Его заявления так и остались гласом вопиющего в пустыне.

На этот раз за Бухарина вступились Рыков и Томский, которые не замедлили обрушиться на Сталина с новой критикой, чья политика «дани» вела к новым трудностям в заготовках хлеба. Но все было напрасно. ЦКК осудила поведение Бухарина за его «фракционный акт» и нарушение элементарной порядочности. Ну а заодно и признала, что товарищ Бухарин сползает на позиции Фрумкина и становится правым оппортунистом.

Тем не менее Сталин не спешил с публичным осуждением Бухарина и дал указание до поры до времени не разглашать выводы ЦКК. Что не мешало партийным и государственным лидерам вовсю критиковать Бухарина и его школу. Ударил по нему и такой «специалист» по экономическим вопросам, как Ворошилов. Чем вызвал неописуемый восторг Сталина. «Хороший, принципиальный доклад, — писал он верному оруженосцу. — Всем гуверам, Чемберленам и бухариным попало по заднице».

Бухарин оказался в сложном положении. Он прекрасно понимал, что сочувствующих у него было куда больше, нежели у Сталина и всего Политбюро, вместе взятых. По той простой причине, что он защищал тех самых крестьян, которые составляли основное население страны. Да и специалисты были на его стороне. А вот обратиться непосредственно к народу он побоялся, поскольку это означало в его глазах раскол в партии, на который он, упертый большевик, пойти не посмел.

Помимо всего прочего, и крестьяне, и «спецы» в глазах остального общества так и остались «мелкобуржуазной стихией», и апелляция к ним означала чуть ли не призыв к Гражданской войне. Оставаясь же заложником своих большевистских взглядов, Бухарин был обречен, поскольку о победе в уже почти полностью контролируемой Сталиным партии ему нельзя было даже и мечтать.

Первым не выдержал напряжения Рыков. После долгих раздумий он выбрал сталинский план развития экономики страны. Да и как не выбрать, если Сталин заявил: «Сейчас дело обстоит так, что два члена Политбюро систематически нарушают решения ЦК, упорно отказываясь остаться на тех постах, которые им предоставлены партией, а ЦК партии вместо того, чтобы наказать их, вот уже два месяца уговаривает их остаться на своих постах. А как поступал Ленин в таких случаях — припомните-ка. Разве не помните, что товарищ Ленин из-за одной маленькой ошибки со стороны Томского угнал его в Туркестан?!»

Что же касается Бухарина, который так пока и не смог смириться с главенствующим положением Сталина в партии, а значит, и в экономике, то он продолжал критиковать его по всякому поводу. Добился же он совершенно обратных результатов, и чем больше ругал Сталина, тем невозмутимее становился генсек и тем большему давлению подвергался сам Бухарин.

Но... долго вся эта возня продолжаться не могла, слишком серьезным было положение в стране, и мало кто из посвященных в партийную кухню сомневался в окончательном поражении Бухарина, что вовсе не означало легкой победы для самого Сталина. По той простой причине, что Бухарин и его сторонники не только поддерживали, но и являлись авторами практически всех партийных решений и в отличие от Троцкого не создавали оппозиционных групп. Да и сам Николай Иванович чуть ли не после каждого скандала с известной долей злорадства заявлял: «Новой оппозиции вы не получите!»

Поверив Николаю Ивановичу на слово, Сталин решил обезопасить себя на всякий случай от другой хорошо известной ему оппозиции — троцкистской. Благо, что обосновавшийся в Алма-Ате Лев Давидович не успокоился и вел оживленную переписку со многими своими сторонниками. Понятно, что легальная ее часть проходила через цензуру ГПУ. И, читая его творения, Сталин все больше убеждался: пора всему этому положить конец.

Предварительная работа уже велась, и еще в декабре 1928 года на квартиру Троцкого в сопровождении двух сотрудников ОГПУ явился эмиссар Сталина

В. Волынский и зачитал ему следующее послание: «Работа ваших единомышленников в стране приняла за последнее время явно контрреволюционный характер; условия, в которые вы поставлены в Алма-Ате, дают вам возможность руководить этой работой; ввиду этого коллегия ОГПУ решила потребовать от вас категорического обязательства прекратить вашу деятельность — иначе коллегия окажется вынужденной изменить условия вашего существования: в смысле полной изоляции вас от политической жизни, в связи с чем встанет также вопрос о перемене места вашего жительства».

Троцкий разразился гневным письмом в адрес ЦК партии и Исполкома Коминтерна, но никаких послаблений не последовало. Что же касается своей деятельности, то он ее, конечно же, не прекратил.

Но теперь, когда явно просматривалась связь между правым уклоном и троцкистами, тянуть дальше с высылкой Троцкого было опасно. Поэтому на одном из заседаний Политбюро Сталин заговорил о необходимости изоляции Троцкого. Но широкой поддержки не получил. Тогда он вытащил из стола доклады ОГПУ о тайной переписке Троцкого и, зачитав несколько особенно ярких выдержек, хмуро спросил: «Из ЦК и партии вышибли, но уроков перерожденец не извлек. Что же, будем ждать, когда Троцкий организует террор или мятеж?» На этот раз никто не возразил, и Сталин огласил давно уже принятое им решение: «Предлагаю выслать за границу. Одумается... путь обратно не закрыт».

Волынский снова явился к Троцкому и вручил ему выписку из протокола особого совещания при коллегии ОГПУ от 18 января 1929 года «о высылке гражданина Троцкого Льва Давидовича из пределов СССР за организацию нелегальной антисоветской партии, деятельность которой за последнее время направлена к провоцированию антисоветских выступлений и к подготовке вооруженной борьбы против советской власти».

Троцкий дал Волынскому расписку в том, что «преступное по существу и беззаконное по форме постановление» получил, и тут же заявил о своем полном несогласии.

Но... все было напрасно, и, поскольку Германия, куда намеревались выслать поначалу Троцкого, категорически отказалась принять столь одиозную фигуру, Лев Давидович отправился в Турцию. В советском консульстве Троцкому вручили полторы тысячи долларов, и он отбыл на один из Принцевых островов. И Льву Давидовичу оставалось только грустно усмехнуться: именно на эти самые острова ссылали неугодных византийским императорам соперников.

На островах Троцкий проживет 53 месяца, и с помощью сына восстановит связь с «большой землей». Он будет получать целые мешки корреспонденции, а его дом станет местом настоящего паломничества. Порою в нем будет проживать по нескольку десятков человек.