Прочитав письмо Ленина вместе со статьей по национальному вопросу, Троцкий попросил разрешения ознакомить с ней Каменева, который собирался в Грузию. Ленин согласия не дал. «Каменев, — с нескрываемым раздражением заявил он, — сейчас же все покажет Сталину, а Сталин заключит гнилой компромисс и обманет!»

На вопрос Троцкого, означает ли подобное заявление то, что Ленин не собирается больше заключать со Сталиным никаких компромиссов «даже на правильной линии», последовал ответ его секретарши Фотиевой, через которую велись переговоры. «Да, — со всей категоричностью заявила она. — Ильич не верит Сталину, он хочет открыто выступить против него перед всей партией. Он готовит бомбу!»

И вот тут-то Лев Давидович лишний раз доказал всю обоснованность данного ему в свое время Ильичем прозвища «иудушка Троцкий»! Он не только отказался, сославшись на болезнь, заниматься «грузинским делом», но и сообщил Каменеву о своем нежелании снимать Сталина, исключать из партии Орджоникидзе и убрать Дзержинского с поста наркома путей сообщения!

Почему? Да только по той простой причине, что сам был автором постановления Политбюро по Грузии, направленного против группы Мдивани, которое и вдохновило товарища Серго на ратные подвиги. Уже понимая, что на Троцкого рассчитывать нельзя, 5 марта Ленин отправил послание лидерам грузинской оппозиции Мдивани и Махарадзе. «Всей душой слежу за вашим делом, — сообщал он. — Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь».

Однако существует и другая версия судьбы ленинской статьи, с помощью которой Троцкий мог опрокинуть Сталина. Троцкий получил эту статью с просьбой Ленина «не показывать ее товарищам», что Троцкий и сделал. Сталин ознакомился с ленинской статьей только 16 апреля, т.е. всего за день до открытия XII съезда. Тогда же он узнал и о том, что у Троцкого уже имеется копия статьи, и устроил скандал, обвинив его в тайном сборе «компроматов» на него и ударе в спину.

Троцкий спорить не стал и тут же передал имевшийся у него вариант статьи в Политбюро. При этом он сообщил, что имел намерение сразу же ознакомить с нею членов Политбюро, однако Ленин через Фотиеву запретил делать это. Но теперь, когда он узнал, что Ленин не дал никаких распоряжений относительно «дальнейшей судьбы его статьи», он передал вопрос «на разрешение ЦК». Объяснение звучало убедительно, и Сталину пришлось принести Троцкому извинения. Но поверил ему едва ли. Даже при всем своем желании Сталин вряд ли мог понять, как можно не воспользоваться столь убийственным для него документом.

Точно так же думали и все остальные, и трижды был прав Валентинов, когда писал: «Все держалось на слухах, и из них делался вывод, что больной Ленин выражал доверие Троцкому, дал ему какие-то важные в партийном отношении поручения и полномочия».

Что же касается «Письма к съезду», то на съезде его решили не зачитывать. Дабы избежать ненужных осложнений. И Троцкий не очень-то настаивал на этом, так как в нем досталось и ему. «Письмо» будет зачитано только на XIII съезде партии, да и то по делегациям. Воочию его никто из делегатов съезда так и не увидел.

Но как бы там ни было на самом деле, весной 1923 года Сталин пережил далеко не самые лучшие дни в своей жизни, повиснув практически на волоске. Особенно если учесть, что в начале марта Ленин узнал-таки о допущенной Сталиным в отношении Крупской грубости. «Уважаемый т. Сталин! — писал он. — Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Потому прошу Вас известить, согласны ли вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения».

Прежде чем отправить письмо по адресу, Ленин показал его жене, и та снова пошла к Каменеву. «Владимир, — сообщила она, — только что продиктовал стенографистке письмо к Сталину. Он бы никогда не пошел на разрыв личных отношений, если бы не считал необходимым разгромить Сталина».

Прочитав письмо, Сталин только пожал плечами. «Это говорит не Ленин, — бесстрастно заметил он, — это говорит его болезнь. Я не медик, я — политик. Я — Сталин! Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская — член партии. Но раз Владимир Ильич настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость».

Конечно, он извинился, но сделал это с такой иезуитской хитростью, что всем, читавшим его письмо, было ясно: плевать ему и на Крупскую, и на самого Ленина с его рыцарством. Но в одном он был прав. Ни жену, ни родственников он не пощадит. Поражает и его восклицание: «Я — Сталин!» Он произнес эти слова так, словно уже тогда утверждал свое божественное происхождение и непогрешимость. Впрочем, кто знает, может, и утверждал... Разыграв благородное негодование, Сталин потребовал от Политбюро освободить его от опеки над больным вождем.

«Все решили, — с явной обидой говорил он на специальном заседании, — а чуть что, виноват Сталин!» Но куда там... Никто не хотел брать на себя эту полицейскую функцию по отношению к Ленину. А ну как поправится? Потому и последовало решительное: «Отклонить!» И в какой уже раз Сталин, в сущности, получил возможность делать то, чего не хотел делать никто...

После всего случившегося Сталин вряд ли мог рассчитывать на какие-то отношения с вождем, и можно понять его удивление, когда к нему явилась сама Крупская. С просьбой о яде для Ильича.

Хотя чего удивительного... По словам Крупской, Ленин переживал неимоверные страдания и дальше так жить было немыслимо. И можно только догадываться, как замучил Крупскую вождь, если она пошла за ядом к самому Сталину, которого не выносила.

В тот же день Сталин написал Зиновьеву и Каменеву: «Только что вызвала меня Надежда Константиновна и сообщила в секретном порядке, что Ильич в «ужасном» состоянии, с ним припадки, «не хочет, не может дальше жить и требует цианистого калия, обязательно». Сообщила, что пробовала дать калий, но «не хватило выдержки», ввиду чего требует «поддержки Сталина».

«Нельзя этого никак, — отвечали ему его, судя по всему, опешившие соратники. — Фёрстер дает надежды — как же можно? Да если бы и не было этого! Нельзя, нельзя, нельзя!»

Было ли это на самом деле? Да, было! В архивах партии сохранилась записка Сталина членам Политбюро от 21 марта 1923 года. В ней он сообщал о том, что в субботу, 17 марта, Крупская не только передала ему просьбу Ленина дать ему яд, но и очень настаивала «не отказывать Ильичу в его просьбе».

«И ввиду того, что В. Ильич, — писал Сталин, — требовал моего согласия, я не счел возможным ответить отказом, заявив: «Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование». В. Ильич действительно успокоился». Хотел ли Сталин насильственной смерти Ленина? Ответить на вопрос не сможет уже никто. Думается, вряд ли. Вернись Ленин к жизни, ему, по всей видимости, не поздоровилось бы, но куда больше ему не поздоровилось бы, если бы он на самом деле дал Ленину яд. Убийца Ленина, пусть даже и из самых лучших побуждений (а Сталин всегда считал миссию по убийству больного человека «гуманной и необходимой»), никогда бы не встал во главе страны. И уж кто-кто, а те же Троцкий с Зиновьевым не преминули бы воспользоваться столь мощным оружием в борьбе за власть.

Да и был ли смысл убивать Ленина? Со слов пользовавших вождя врачей, Сталин прекрасно знал, что тот не жилец... Но как бы там ни было на самом деле, пройдут годы, и по вечной иронии судьбы сам Сталин с инсультом будет валяться на полу своей комнаты. Никто не придет к нему на помощь, и, как знать, не вспомнит ли он в свои последние часы на этой земле страдания Ильича?