Ей в нем нравилось одно: среди «внутренних эмигрантов» — монархистов, «контриков» — Он был ее современником, да еще «столичного» типа — в нем не видела Она провинциализма, ненавидимого ею с отрочества.

Работа совместная их сдружила, но без всякой обоюдной эротики. Между тем, Она чувствовала, что нравится ему больше, чем ее подружка Женечка — переводчица, к которой Он вроде бы склонялся вначале. Ему нравились тоненькие брюнетки. Она и была такая. Шутливо называла его «мое поколение». Вместе оказались в Крыму. В одной газете. Импонировало ей имя его Леонид — так звали героя ее большого и трагического «романа», когда студенткой жила в том же городе. И фамилию он носил ее «самой первой любви» — Юры. И по Ленинграду были общие знакомые (например, поэты Оля Бергольц, Борька Корнилов). Много общего нашлось, даже в отношении к оккупантам как к несчастью. И еще связывали общие воспоминания о Ленинграде: голоса нищих певцов на улицах, шелест торцовых мостовых, сказочно прекрасные белые петербургские ночи с силуэтами разведенных над Невою мостов.

Он был красив, но неуклюж до смешного. Когда получил военную форму, пока полевую, все называли его «Бравый солдат Швейк» и Он сам над собою посмеивался, сдержанно-непроницаемый.

Сблизились они внезапно, первого апреля, вечером. На другое утро Он должен был уехать на экскурсию по Германии, которую для русских журналистов устроил Отдел пропаганды. Атмосферу их первоапрельского сближения особенно точно передает ее стихотворение, рожденное год спустя.

Спустя пятьдесят лет, осенью, вскоре после его смерти, Она, выйдя на крылечко в такой же сиреневый вечер, услыхала в небе курлыканье улетавших на юг журавлей, и тогда родились еще строки:

Возвратясь с экскурсии, в мае, Он приехал прямо в ее комнату, оставив свою квартиру. Из Германии была от него открыточка, где Он называл ее «на ты» и начал словами: «Дорогая…». Она легко приняла это новое свое замужество, но не по любви, без усилий предварительных. Просто замуж выйти было надо — шла война, к ней «приставали», он был ей «не противен», как говорили засватанные девушки в старину. Оба они, выросшие и формировавшиеся вдали от мещанских своих семейств, были, по сути, интеллектуальной богемой: книги, литература, — вне бытовой озабоченности. Но, пожалуй, окажись на его месте другой, из ее привычной среды, Она легко бы пошла и за того.

Влюбленность наступила потом. Любование друг другом. «Какая ты стала хорошенькая, когда покраснела», — говорил Он. Или: «Как чудесно ты сегодня хохотала в кино». А она любовалась его лицом, пока Он спал — оно было такое успокоенное, ясное, шелковисты были широкие брови, на бледном лице румянец был какой-то «девичий». А открывал глаза — будто вспархивали веером длинных ресниц голубые бабочки… Влюбленность. Обоюдная.

Официально они до августа о браке не объявляли, хотя жили вместе. Она носила девичью фамилию, которую в предыдущих браках не меняла.

Немного смущала обоих «плохая примета»: первое апреля — вечер их первого и внезапного сближения — обманный день.

В день его именин, 21 августа, они созвали гостей. Для военного времени это был «пир» — пирог с мясом, чахохбили. Редактор с женою подарили торт.

Гости поняли эти «именины» как свадьбу, хотя и намека на это не было сделано. «Что-то вино горьковатое», — сказал кто-то, и другие закричали: «Да! Да!» — Она расстроилась — ведь достали с трудом, — позабыв об обычае так приветствовать новобрачных. И когда Он потянулся к ней с поцелуем — поняла: это их свадьба. С того дня Она носила его фамилию, такую знакомую и дорогую с детства (Юра!).

В тот день к скверной первоапрельской шутке присоединилась, будто зловеще напоминая о ней, новая плохая примета: открывая шампанское, Он до крови порезал палец. «Плохая примета», — подумала Она, унимая ему кровь. То же подумали и гости.

Потом они провожали гостей по уснувшим, залитым лунным светом улицам. А улицы южных городов — это аллеи. Уличный асфальт блестел и сверкал под луною как река.

Проводив, они целовались лирической этой ночью у памятника Долгорукому и оба переполнены были влюбленностью и обсуждали, не обвенчаться ли им теперь же в церкви, но решили отложить венчание до возвращения домой, чтобы обряд свершил его отец.

«Плохая примета» в их медовый месяц просовывала мерзкий нос и в дальнейшей их совместной жизни. Часто ссорились. Обманное первое апреля и кровопускание во время свадьбы как бы стало предупреждением дальнейших событий совместной жизни. И хотя они условились датой своего соединения считать не обманное первое апреля, а день их «именинной свадьбы» — 21 августа, все-таки обмануть судьбу никак не удавалось.

Вскоре после августовских «именин» Отдел пропаганды дал отпуска нескольким сотрудникам, в том числе и ей, и отправил их в Евпаторию. Он остался в Семфирополе делать газету, Она уехала к любимому морю, в знакомую Евпаторию, где в юности, больная спондилитом, три года подряд проводила лето в костнотуберкулезном санатории «Таласа». Евпатория снова предстала как горячий подсолнух на низменном побережье, но… Набережная, где прежде по вечерам под музыку гуляли нарядные люди, была пустынной, санатории (и «Таласа») лежали в развалинах после десанта. Побережье было сплошь минировано, кроме отдельных узких огороженных участков, где купаться было безопасно. Отпускников поселили на окраине, рядом с Майнаками в большом саду, видимо, прежде принадлежавшему совхозу, с разбросанными в нем летними домиками-павильонами. В одном из них, отдельно от всех, поселилась Она. Вокруг был абрикосовый, теперь ничей, сад и бахчи… Ветви гнулись до земли от тяжести уже созревших оранжевых как солнце персиков, огромных — с кулак… На бахче лежали мощные плети с тоже огромными фиолетовыми баклажанами. Жителей не было видно, но порою, пугая, между деревьями мелькали немцы в касках и с оружием — проводили какие-то учения.

Совсем рядом с садом и морем серебром сверкало Майнакское целебное рапное озеро — болото, перенасыщенное солями, в виде неглубоких многочисленных луж, в них кишели какие-то красноватые червячки.

Она была уже беременна, но еще не знала этого — «аменорея военного времени» не дала этого ощутить — и, памятуя о былом спондилите, ложилась ничком в горячие целебные лужи и подолгу лежала, следя за облаками, сверху обжигаемая солнцем. Лежала подолгу, без обращения к врачам, конечно. На обратном пути ее впервые стошнило, показалась кровь. Доктор уже в городе диагностировал беременность.