После этого разговора с неизвестным рыцарем Болеслав остался один и долго сидел, подпёрши рукою голову, в глубокой задумчивости. Всем было ясно, что рыцарь приехал из Польши, но вот с чем.

Прошёл час после его отъезда, а Болеслав продолжал сидеть на том же месте и в том же положении; на его лице видна была печаль и на глазах блестели слёзы.

Вдруг скрипнула дверь. Болеслав встрепенулся и поднял голову:

   — А, это ты, Болех!

   — Я. Пора ехать в обоз.

Они встретились взглядами. Болех был удивлён внезапной переменой в лице короля.

   — Наконец я дождался посла, — сказал король, глядя в упор на Болеха.

   — А, значит, это был посол? — спросил Болех.

   — Да, посол.

   — И что с помощью?

Лицо короля исказилось от горькой улыбки.

   — Видно, эту помощь мне придётся добывать саблей. Говорят, что я нужен дома. Действительно, им нужен король под боком, чтобы исполнять их приказания. Но я хочу быть королём для Польши, думать о её величии, будущем и славе, а не о воеводах, которые заботятся только о своих уделах... Прикажи, чтобы всё было готово, — прибавил он после минутного молчания, — и мы тотчас поедем в обоз.

Прошло несколько дней после отъезда посла, король всё сидел и без конца советовался со старшинами. Людомира видела короля очень редко, если он и приходил к ней, то только на короткое время, когда уезжал в обоз или уходил на совет. Всё это не предвещало ничего хорошего.

Однажды, сидя одна в светлице, она думала о короле, как вдруг дверь открылась и он вошёл в горницу. Люда сразу заметила его печальное лицо.

   — Что с тобой, мой повелитель? — спросила она.

Болеслав привлёк её голову к своей груди и поцеловал в лоб.

Люда долго стояла, прижавшись к нему, а когда подняла на него свои глаза, в них было столько печали, скорби и любви, что сердце короля заныло.

   — Жаль мне тебя, дитя моё! — сказал он.

Людомира широко раскрыла глаза.

   — Ты уезжаешь?

   — Да, уезжаю... — голос короля прервался. — Быть может, я ещё вернусь, — спустя минуту добавил он.

   — Когда?

   — Вернусь, если буду жив, — сказал он задумчиво. — У меня врагов больше дома, чем на Руси, и если мне удастся победить их, то непременно вернусь.

Уже совершенно стемнело, когда король ушёл из светлицы Люды задумчивый и грустный. Все его планы и надежды развеяло ветром. Недальновидность шляхты лишили его последней надежды: он должен был вернуться, так как война отняла бы у него много времени, и тогда было бы уже поздно возвращаться домой, да и незачем.

Незадолго до рассвета король приказал двинуться в путь по дороге на Васильев. Скоро все узнали, что поляки двинулись в Польшу, и когда о том уведомили Изяслава, он не поверил.

   — Ушёл! Куда?

   — В Польшу.

   — В Польшу? Не может быть. Нет, он, видно, хочет напасть исподтишка.

Собрав небольшую рать и дружину в Киеве, он запёрся на княжеском дворе и ожидал нападения. Но вот прошло несколько дней, а ляшские войска всё не появлялись под Киевом. Наконец пришло известие, что Болеслав действительно ушёл через Перемышль в Польшу.

Изяслав не мог объяснить себе его поступка и распространил слух, что король убежал из Киева от страха перед ним.

Красный двор опять опустел. Окрестные жители проходили мимо, да и князь никогда не заглядывал в него. Единственными жителями в нём были Добромира и Люда. Последняя жила в той самой светёлке, в которой протекли счастливейшие дни её жизни. Она не хотела уходить с Красного двора. Она похудела и побледнела и ходила по всем комнатам Красного двора как привидение. Из-за этого распространился слух, что на Красном дворе живут домовые. Каждый теперь старался обойти этот дом, Берестов тоже опустел, а в Печерском монастыре стало одним монахом больше.

Добромира каждое утро ходила в сад, собирала сухие сучья и на них готовила обед. Откуда она доставала провизию — Люда не знала. Она целыми днями сидела у окошка своей светёлки, смотрела на Днепр и на далёкую равнину.

Прошло много времени... Люда постепенно начала успокаиваться и чаще ходить в пещеру Святого Антония, в которой оставалась подолгу. Добромира, глядя на неё, только качала головой.

Так Люда дождалась весны; но и она не, принесла ничего нового. Изяслав всё ссорился с киевлянами, и народ со дня на день ожидал Всеволода Переяславского. Однажды Добромира вернулась из церкви такая радостная и сияющая, какой её Люда никогда не видела.

   — Что с тобой, мамушка? — спросила она.

Добромира привлекла Люду к себе и поцеловала в лоб.

   — Сегодня я сподобилась причаститься, и Господь осенил меня одной мыслью, — туманно ответила она. — О, если бы Он позволил мне исполнить её!..

Людомира не поняла её.

Через несколько дней они собрались в Китайскую пустынь, где под горой, говорили, молился в пещере какой-то аскет, к которому народ шёл толпами за отпущением грехов. Сходить туда предложила Добромира.

Пройдя Выдубичи, они часа два шли лесом, пока не приблизились к небольшому холму, на вершине которого находилась небольшая деревянная церковь и несколько низеньких избушек.

   — Ну, теперь уж недалеко, — устало сказала Добромира при виде этой картины. — Я здесь передохну, а ты иди по этой тропинке в гору... и на другой стороне найдёшь пещеру.

Люда отыскала пещеру и, войдя в неё, пошла по длинному, узкому коридору. Сначала ей освещал путь дневной свет, а затем, по мере того как она удалялась от входа, свет этот мерк, и вскоре сделалось совсем темно, точно ночью. Наконец впереди забрезжил красный огонёк. Она дошла до конца пещеры и очутилась в небольшой клейке, где стоял глиняный светильник.

В пещере не было никого, и Людой овладел страх. Она хотела вернуться, но тут услышала позади себя чьи-то шаги.

Люда обернулась и увидела фигуру монаха в лохмотьях, приближавшуюся к ней.

   — Отец! — сказала она, протягивая к нему руки, но тут свет упал на его лицо. Люда вздрогнула, отшатнулась, закрыла лицо руками, жалобно простонала: — Господи! За что же Ты меня так жестоко наказываешь? — и упала без чувств к ногам пустынника.

Это был Вышатич.

Он приподнял её и привёл в чувство, а затем и сам встал пред нею в оцепенении и сделался бледным как мрамор. Люда не смела взглянуть на него.

   — Бедная сестрица, — наконец совладав с собой, сказал он, — чем я могу тебя утешить. Поищи сама утешения у того источника, из которого пьют все жаждущие мира. Господь ниспосылает нам судьбу, и в нём одном это утешение. Я победил в себе сильнейшую страсть, победил самого себя и здесь, в этой келейке, в которую никогда не заглядывает дневное светило, нашёл душевное спокойствие.

Люда, вся дрожа, слушала Вышатича, тогда как бывший тысяцкий приподнял руку, сложил перст и осенил её крестным знамением.

   — С Богом, сестра, — произнёс он...

Когда Люда ушла, Вышатич упал на колени перед изображением креста, который он сам начертил при входе в пещеру, и начал молиться и плакать...

Люда, выйдя из пещеры, увидела Добромиру и со слезами бросилась ей на шею.

   — Ах, матушка! — воскликнула она. — Ведь это он, Вышатич, кается за мои прегрешения.

Добромира знала, что Люда увидится с Вышатичем. Исповедуясь у отца Еремия, она узнала от него, где Вышатич, и решила свести их. Ей думалось, что молодой боярин простит её любовь к королю, что бедная дочь воеводы Коснячки полюбит того, который когда-то был другом её семьи, и тогда закончатся страдания обоих. Но она ошиблась. Вышатич не пожелал вернуться в мир...

Солнце уже клонилось к вечеру, когда Добромира с Людой сходили с горы, пробираясь на дорогу к Красному двору. Уже в лесу Люда вдруг остановилась и пристально посмотрела на Добромиру.

   — А знаешь, мамушка, — неожиданно сказала она. — Не пора ли нам проведать наш дом?

Мамка обрадовалась:

   — Да, пора, моё дитятко, пора...

Не заходя на Красный двор, они тут же отправились в город.