Размышления его были прерваны приходом древнего старика — боярина Мунина, родственника Всеволожского.

   — Ну, теперь вижу, что люди не солгали мне, — обнимая хозяина заговорил пришедший, — вижу, что жив.

Обрадованный Всеволожский засмеялся:

   — А ты думал, что помер?

   — Как, родимый, не думать! Сказывали, что тогда на мосту сгиб ты, утопили тебя, вишь; не поверил было, говорят, своими глазами видели, а там и вправду пропал ты.

   — Тонуть тонул, да Господь помиловал!

   — Где же ты пропадал всё время-то?

   — У добрых людей. Огневица у меня была, спасибо им, отходили меня.

   — И впрямь спасибо! А я уж и на помин души твоей в церкви подавал, только прослышал, что воротился ты; признаться, не поверил я, только нынче внучек прибегает и кричит мне, что видел тебя на площади. Дай, думаю, пойду погляжу своими глазами, уверюсь, а ты и вправду обрёлся.

   — Обрёлся-то я, родимый, обрёлся, только не на радость, — проговорил горестно Всеволожский.

   — Что так?

   — Да так, пришёл домой, да жены и не застал.

   — Как не застал? Где же она?

   — Христос её знает, в тот вечер и сгибла, как я вернулся; так и не видал её.

   — Батюшки мои, куда же ей деваться-то! Уж не порешила ли она с собой с горя, что ты пропал, ведь она была баба добрая, любила тебя.

   — А я её нешто не любил? Как холил, как берег её! Да вот сами себе злодеями и стали, эту проклятую дружину призвали на свою голову.

   — А что ж дружина?

   — То, что как начал я расспрашивать про жену, мне и сказали, что передо мной какой-то дружинник силою ворвался в дом; с той поры жена и пропала.

   — Куда же дружинник-то девался?

   — А леший его знает! Так полагаю, что он за Марфой и пробрался сюда. Баба молодец, вдовой считается, кто на такую бабу не польстится; он и уворовал её.

   — Надо искать!

   — И то ищу. Теперь, полагай, один в доме остался, всех холопов разогнал.

   — Ах ты, грех какой! Поди ж ты: то она была от живого мужа вдовой, а теперь ты стал вдовый от живой жены.

Всеволожский в отчаянии развёл только руками.

   — Да, накликали мы себе беду этой дружиной.

   — Что делать, без неё тоже неладно было, шведы совсем одолели нас.

   — Что ж, сами не справились бы, что ли?

   — Трудненько, родимый! Отвыкли мы ворогов отражать.

   — Эх, болтовня одна, князю угодить хотели, позвали опять; а без князя куда не в пример лучше было. Да скажи на милость, что это на площади ноне творилось? Зачем дружина собралась?

   — Это князь в поход отправился ноне.

   — В поход? — засмеялся Всеволожский. — Против баб, что ли?

   — Каких баб? Против шведов! — недовольным голосом проговорил Мунин.

   — С такой-то горсточкой против шведов? — смеялся Всеволожский. — Ну, воин же ваш князь, нечего сказать, знает он воинское дело!

   — Ну, ему лучше знать, что делать, ни разу ещё ни один враг не одолевал его.

   — Ну, а я знаю то, что не воротится он назад, а только опозорит Великий Новгород да дорогу шведам укажет к нам.

   — Что за непутёвые речи ведёшь ты, родимый! — с неудовольствием проговорил Мунин.

   — Чего непутёвого сказал-то я? Правду одну молвлю, слепым таким, как вы, не хочу быть.

Мунин махнул рукой и взялся за шапку.

   — Куда же, боярин? — заговорил Всеволожский. — Погоди маленько, не обижай! Отведай хлеба, соли! Я хоть и без хозяйки теперь, а всё же кое-что найдётся.

   — Нет, спасибо тебе, родимый, за ласку и привет, а мне домой пора, недосуг, я только и пришёл на тебя поглядеть.

Оставшись один, Всеволожский задумался; какая-то мысль сильно занимала его. Наконец он улыбнулся и быстро вышел в сад. Ему стало страшно даже стен, он боялся, что они узнают его мысли и выдадут его тайну.

   — Да, только бы посрамился он, не станут тогда они кичиться своим неодолимым князем. Только кого послать? Боязно верить теперь людям. Вон родич и тот за ворога стоит. Самому лучше. Оно и кстати: скажу, жену пропавшую поехал разыскивать, и сам тем временем успею шведам сообщить что нужно. Пусть его разобьют хорошенько. А пока он доберётся до Невы, я и назад успею вернуться. Так, значит, и надо сделать!

Рано собрались гости к боярину Симскому на другой день после отъезда князя; в числе гостей находился и Солнцев. Все были веселы, довольны. Старая, враждовавшая с князем партия была уничтожена; оставшиеся, может быть, и не искренно, но всё-таки примкнули к князю. Опасаться было нечего: настало старое, доброе, покойное время.

Один только Солнцев был мрачен; веселье не шло ему на ум. Вот уже три дня прошло с тех пор, как он не виделся с боярыней и не имел об ней никакой весточки. На другой же день стало ему известно, что Всеволожский остался жив, но что делалось у него в доме, ему было неизвестно.

«Два раза оживает, проклятый, ну в третий раз уж не увернётся! И как это не пришиб я его! Ведь теперь замучает он мою голубку, житья ей не даст; а я ещё сказал, что не вернётся он больше! Повидать бы её хоть на минутку, поговорить с ней; да как теперь проберёшься к ней, чай, одной стражи наставил невесть сколько».

И всё пуще и пуще сжимается его сердце, всё глубже и глубже зарывается грусть-тоска постылая, гложет она сердце, сосёт его, словно змея лютая. Угрюмо глядел дружинник на весёлых, пирующих гостей; их веселье ещё более растравляло его тоску.

В покой вошёл ещё один боярин.

   — Чудеса у нас стали твориться, — заговорил он после приветствий, присаживаясь к столу.

   — Что такое? Аль вести какие? — посыпались вопросы.

   — Уж на что лучше! То мёртвые из гробов встают, а то ещё и лучше бывает.

   — Да не томи, говори, что такое?

   — Всё, Всеволожский наш!

При имени Всеволожского Солнцев вздрогнул и поднял голову.

   — Аль начудил чего?

   — Чего начудил, над ним начудили!

   — Как так?

   — Да так, какой-то дружинник у него жену украл!

Симский взглянул на Солнцева; тот сделался бледнее стены. Он вскочил с места и, задыхаясь, спросил:

   — Кто тебе это говорил, боярин?

Все с удивлением смотрели на Солнцева: для них непонятно было его волнение.

   — Кто говорил-то? Да родич его Мунин.

   — Когда же украли её? — дрожащим голосом продолжал спрашивать Солнцев.

   — Да в тот самый вечер, как он воротился домой. Пришёл он ночью, а жены его и след простыл.

   — Врёт Мунин! — сорвалось невольно с языка у Солнцева.

   — Вот те и раз! Да ты откуда знаешь, что он врёт?

   — Кабы кто из дружинников украл его жену, мне было бы ведомо это! А коли пропала его жена, так он сам над ней что-нибудь злое учинил!

   — И мне тоже сдаётся, — согласился Симский.

   — Да что вы, бояре?! Кабы что-нибудь он над ней сделал, так постарался бы концы в воду схоронить, а то теперь, чай, двор у него на запоре; всех своих холопов разогнал на поиски и сам вчера же куда-то ускакал на розыски.

Солнцев заметался, отыскивая шапку. Симский схватил его за руку и отвёл в сторону:

   — Ты что это мечешься как угорелый?

   — Пойду искать её, живую или мёртвую!

   — Да где же будешь искать-то?

   — Пока и сам не знаю! А чует моё сердце, что найду её, только какою найду-то, может, мёртвою?

   — Полно тебе, что выдумаешь!

   — Где же ей деваться-то? Ведь я тебе рассказывал всё! А вон говорят, будто он и не видал её.

Симский задумался. В это время вошёл холоп.

   — Тебе что? — быстро спросил его боярин.

   — Посадника тут нетути?

   — Чай, сам знаешь, что нет! Тебе зачем его?

   — Да там холоп какой-то пришёл, говорит, нужно очень, дело какое-то важное есть до него.

   — Так пускай и идёт к нему, чай, дорогу знает.

   — Был у него, дома нетути; у других бояр был, и там не нашёл, уж сюда пришёл. Коли, бает он, и здесь нет посадника, так предоставь меня, бает, перед очи какого ни на есть боярина.