Солнцев угрюмо молчал, уставившись в пол, не мог он не согласиться с князем.

   —  Опять и то, — продолжал тихо князь, — нетто хорошо они сделали, убивши старика посадника? За что они пролили его кровь? Что ж, и это простить им?

   — Князь, да кого же обвинить в этом убийстве, небось голытьба это сделала!

Князь молчал, по-видимому не зная, на что решиться. Молча прошёлся он по палате.

   — Ну, ин быть по-твоему! — проговорил князь, останавливаясь перед Солнцевым. — Пусть будет так, пойди отпусти их всех.

Вспыхнул от радости Солнцев, чуть не земной поклон отвесил он Александру Ярославовичу.

   — По смерть, княже, не забуду твоей милости, — говорил он, кланяясь вторично, — голову свою положу за тебя, живот свой отдам!

   — Что это ты за Симского так хлопочешь? — спросил, улыбаясь, князь.

   — Как же мне не хлопотать за него, княже, когда он для меня пуще брата, да что брата, отца родимого; он меня и от смерти спас! — говорил Солнцев.

   — Да, да, помню, — молвил князь, — так ступай и выпусти их.

Солнцев снова отвесил поклон и торопливо направился к двери. |

   — Постой, погоди, суровым голосом заговорил князь.

Солнцев с тревогой взглянул на него.

   — Отпусти только новгородцев, а княжича оставь там!

   — Княже, помилуй! — решился просить Солнцев.

   — Не проси, Михайло, — перебил его князь, — он виновнее всех, он против отца пошёл, на отца руку поднял! Теперь ступай.

Солнцев спешно вышел из палаты.

Если и смирился Великий Новгород пред неизбежным злом, пред неодолимою силою татарскою, то скрепя сердце, затаив непримиримую злобу.

Словно траур надел на себя Новгород, миновало время пиров и веселья, настала печаль, всех тяготила дань татарская.

Говорят, новгородцы так же вольны и свободны, как и прежде! Где же эта воля? Попробуй не заплати дани — и сделают их татары своими холопами. Тяжёлым камнем лежала татарская дань на Новгороде.

Не веселее был и князь. Хорошо он знал татар, знал их непомерную алчность, знал и их заносчивость. И болело у него сердце при одной мысли о будущем. Чуял он, что требование дани было только пробным камнем. Татары изведывали, поддадутся новгородцы или нет. Раз поддались они, татарва не ограничится данью, начнёт требовать одно за другим. А делать нечего, подчиниться было необходимо.

Прошла неделя после смерти посадника, нужно было выбрать другого.

Князь приказал созвать вече. Как это вече было не похоже на прежние! Ни крика, ни шума, ни гула голосов многотысячной толпы. Двор Ярослава словно кладбище. Все угрюмы, мрачны, у всех тяжело на душе.

На помост взошёл Александр Ярославович, лицо его было грустно, невесело окинул он молчаливую, угрюмую толпу. Взошёл на помост и молчит, словно слова не идут у него с языка.

— Православные, — заговорил наконец дрогнувшим голосом, — православные! Великий грех учинили перед Богом, проливши на этом месте кровь неповинного посадника. Неделя уж прошла, а без посадника оставаться вам нельзя. Так выберите себе нового, по душе, по сердцу, выберите не ссорясь, не заводя драки. Подумайте и скажите, кого волите иметь у себя посадником?

В толпе царила мёртвая тишина. Князь стоял на помосте и терпеливо ждал.

Наконец послышался сдержанный говор, чьё-то имя быстро начало передаваться от одного к другому, вся толпа зажужжала, как пчелиный рой.

   — Боярина Симского волим! — кричали со всех сторон.

Князь подошёл к краю помоста. Толпа стихла; видимо, выбор был всем по душе, никто не выкликал другого имени.

   — Любо мне, православные, — заговорил князь, что вы мирно и дружно выбрали боярина, и лучшего посадника вам не найти.

В это время на помост взобрался Симский; он был бледен, глаза его горели лихорадочным огнём; он снял шапку и поклонился народу.

   — Спасибо вам великое, православные, за честь и почёт! Земно вам кланяюсь за это, только избавьте меня от этого почёта, посадником вашим я быть не могу! Выберите кого другого, много найдётся получше меня!

Князь быстро схватил его за руку:

   — Боярин, зачем отказываешься, зачем?

   — Потому негоже мне быть посадником Великого вольного Новгорода! — отвечал Симский сухо. — Опорочен я, князь, в тюрьме сидел, по улицам как татя какого связанного вели.

   — Тебя волим, тебя! — между тем шумела толпа.

Князь при словах боярина вспыхнул.

   — Коли так, прости, боярин, — кротко проговорил он, — ведь и сын мой связанный шёл, ведь он и доселе в тюрьме сидит. Прошу тебя, прости, не отказывайся.

Взглянул на него Симский, и дрогнуло у него сердце, обиды как не бывало.

   — Ну, княже, твоя воля, быть по-твоему! — молвил он.

   — Тебя, тебя волим, никого другого! — между тем кричала толпа.

   — Только отпусти княжича! — говорил Симский.

   — Ну, пусть и по-твоему будет, боярин, — проговорил князь, махнув рукой шумевшей толпе.

Почти мгновенно всё смолкло.

   — Боярин соглашается быть вашим посадником!

Послышались радостные крики, нового посадника подхватили на руки и донесли до самого двора.

Вечером к посаднику собрались гости, но не успели они завязать беседу, как её прервал гонец от князя.

   — Простите, други, — обратился Симский к гостям, — князь к себе зовёт, знать, что-нибудь важное!

Гости поднялись и вместе с хозяином вышли на улицу.

Князь ходил сильно встревоженный, лицо его осунулось, побледнело.

   — Опять беда, боярин! — встретил он Симского.

   — Какая беда, князь? — спросил встревоженный боярин.

   — Татары опять здесь!

   — Татары? Зачем? За данью?

   — Кабы за данью, ничего бы; дань обещали, платить нужно, а то ещё хуже!

   — Чего же им ещё нужно?

   — Ненасытны их поганые утробы. Хотят, вишь, верную дань получить, а не такую, как мы дадим; не верят они нам, хотят прислать своих счётчиков, чтоб всех поголовно переписать.

   — Этого нельзя, князь! — горячо заговорил Симский. — Никак нельзя, такого никогда не водилось в Новгороде, такого и не будет!

   — Я и позвал тебя за этим, скажи, что же теперь делать?

   — Отказать им, сказать, что пусть Бога молят и за то, что дань-то даём!

   — А ты знаешь, боярин, что тогда будет?

   — Не знаю, княже, что будет! Может, они и согласятся, а то, что здесь будет, я знаю.

   — Сам знаю, что здесь будет!

   — Так неужто ж опять драку поднимать, а теперь все костьми лягут, а татарве не уступят. По-моему, так, князь, сделать: отослать послов назад, сказать, что дань мы с охотой уплатим, только счётчиков к себе не пустим, — говорил Симский.

   — Попытаем, может, и выйдет что, не совсем же от нас Бог отказался_{? —} молвил князь.

Он отослал татар с отказом; новгородцы так и не знали ничего об этом посольстве. Но не прошло и двух дней, как Симский сам не свой явился к князю.

   — Иль приключилось что, боярин? — встревоженно спросил князь.

   — Надо покориться поганым! — чуть не шёпотом проговорил Симский.

   — Как так?

   — Приехал сейчас купец наш, сказывает, часах в трёх пути, не боле, на Новгород двигается несметная рать татарская.

   — Чуяло моё сердце! — в отчаянии проговорил князь. — Что ж теперь поделаешь?

   — Ты не выйдешь на ратное поле?

   — Чуден ты, боярин! — говорил князь. — Сам молвил, татар несметная сила, и сам знаешь, какая у меня дружина. Оглянуться не успеешь, как перебьют её всю, что ж тогда делать? Что с Новгородом будет? Мне не жаль своей головы, а жаль Новгорода!

   — Правда, княже! Значит, покориться нужно! — говорил Симский.

   — Легко сказать! Мы с тобой покоримся, а что скажет Новгород?

   — Попытаю, не знаю, что будет!

   — Пытай, боярин, а я поддержу тебя!

   — Дружиной, князь? — словно с укором проговорил Симский.