— Ну, что задумался-то? — нетерпеливо спрашивал его Симский. — Раздумываться тут долго нечего, не у себя в дому, а в чужом. Того и гляди, нагрянет хозяин со всею челядью, тогда ау! Силой возьмёт боярыню.

   — Да что же владыка-то сделает? — нерешительно спрашивал Солнцев.

   — Там пусть как хочет, а вступается; это его дело, пускай прячет у себя.

   — Где же владыке прятать её? Да он от одного зазора не сделает это.

   — Какой же такой зазор? Он на то и владыка, чтобы заступаться за тех, кого обижают, а он зазор! Мало ль у него монастырей женских, пускай пошлёт в какой-нибудь на время, а там дальше придумает, что сделать. Никто и знать не будет, где она, раз, а дугой-то, что ежели и узнают, так из-за монастырской стены не больно скоро твою боярыню выхватят.

   — Ну, коли так, так и будет, — не без сомнения проговорил Солнцев.

   — Иди же, веди боярыню, да прямо ко владыке и махнём.

   — Как, сейчас же ночью? Да владыка теперь небось почивает.

   — А когда же к нему идти? Среди белого дня, что ль, чтоб весь честной народ видел, как мы к нему боярыню поведём? Да где же она ночь-то будет? Не у тебя ль?

   — А у владыки где она будет?

   — Небось, не оставит у себя, а ночью-то мы её и сплавим, никто знать и ведать не будет.

Солнцев, ничего не отвечая, отправился к боярыне; та сидела уже одевшись; но четырёхдневное заключение, голод и холод, страх и ужас одиночества в тёмной могиле сделали своё дело. Минутное возбуждение миновало, полнейшее бессилие овладело боярыней, она была бледна как мел, глаза полузакрыты, руки как плети бессильно висели вдоль стана, она, казалось, дремала.

   — Марфуша, люба! — окликнул её тихо Солнцев.

Боярыня хотела подняться, но ноги не повиновались ей, и она снова села на лавку.

   — Неможется, светик, — с какою-то странною улыбкою проговорила она, — ноженьки не служат.

Солнцев бережно взял её на руки и вынес из опочивальни.

   — Что? Аль нездорова? — спросил Симский, увидев дружинника с боярыней на руках.

   — Сам видишь, как же мы её с собой к нему-то поведём, совсем негоже.

   — Дорогой потолкуем об этом, а теперь айда в путь, к лодкам! — говорил боярин, направляясь к выходу.

Вскоре лодки двинулись в обратный путь.

   — Боярыню и впрямь нельзя брать с собой, — заметил Симский.

   — Уж я не знаю, что и делать? Ей спокой нужен, измаялась она, — отвечал Солнцев.

   — А кончить всё ныне нужно. Нетто ко мне её завести да оставить там, пока мы не вернёмся.

   — А опаски никакой нет?

   — Какая же опаска? Холопы у меня верные, ни один не обмолвится, да и долго ль ей придётся пробыть у меня: сегодня же небось и свезём.

   — Куда же её, хворую, везти?

   — Там скорей, чем где, выходят её.

Боярыня немного пришла в себя и слышала последние слова Симского.

   — Погоди, родимая, здесь; я вот с боярином пойду, скоро вернусь.

   — Куда же ты пойдёшь-то? — с тревогой спросила она.

   — Недалечко, защиты тебе искать, — отвечал Солнцев.

   — Боязно мне тут, все чужие, никого не знаю я.

   — Чего бояться-то? Ты в хорошем дому, в добрых руках.

Боярин в дружинником ушли. Было уже поздно, но когда они вошли на митрополичий двор, то в окнах покоев владыки светился ещё огонь.

Не без душевной тревоги входил Солнцев ко владыке, который в свою очередь был немало удивлён поздним посещением незваных-непрошеных гостей.

Те подошли под благословение. Владыка благословил их.

   — Что так поздно? Аль приключилось что?

   — Прости, святой владыка, за то, что потревожили покой твой, только и впрямь приключилось страшное дело! — заговорил Симский и начал в коротких словах рассказывать о заключении боярыни, о том, как освободили её.

   — Знал я, что злодей он, великий злодей, — тихо говорил владыка, — а этого не ждал я и от него. За что же это он её в погреб живую-то, ведь, чай, что-нибудь и было? — спросил он, немного помолчав.

   — Было, владыко! — вспыхнув, говорил Солнцев.

Владыка пытливо взглянул на него.

   — Что же было-то? Виновата, знать? — спросил он мягко.

Солнцев несколько мгновений молчал.

   — Нет, святой Владыка, не виновата она, а виноваты во всём злые люди.

И повёл он рассказ о своём детстве, о детстве боярыни, о первой с нею встрече, обо всём, что было, не без труда рассказал он и о последних своих свиданиях, ничего не утаивая, каясь как на исповеди.

При последних словах лицо владыки сделалось серьёзно, брови нахмурились, глаза потупились. С дрожью в голосе, с замиранием сердца кончил свой рассказ Солнцев. Владыка молчал и что-то обдумывал.

   — Велик грех совершили вы оба, — наконец тихо промолвил он. — Сильно согрешили вы и перед людьми и перед Господом.

   — Зачем же люди разлучили нас? — робко проговорил Солнцев.

   — Бог ещё и большие грехи прощает, — вмешался молчавший до сих пор Симский.

   — Когда с чистым сердцем раскаиваются перед ним и не повторяют греха, — заметил владыка. — Какой же вы у меня защиты просите?

   — Защитить, святой владыка, боярыню.

   — Как же я могу защитить её?

   — Если Всеволожский возвратится и узнает, где она, — он возьмёт её и, пожалуй, сделает ещё что-нибудь хуже. Вот мы и пришли к тебе, владыка, земно кланяться; возьми её пока что к себе, — говорил Симский.

Владыка с изумлением смотрел на говорившего.

   — Куда же я дену её?

   — Мы хотели просить тебя поместить её на время в монастырь, чтоб никто не ведал, где она, благо сам муж пустил молву, что она без вести пропала, — говорил Симский.

   — Не складно мне, боярин, мешаться в мирское дело, — как бы в раздумье проговорил владыка.

   — А коли ты не вступишься, тогда кому же и вступиться-то помимо тебя!

   — У вас есть посадник, к нему пойдите, он и вступится.

   — Что ж посадник сделает? Он отдаст боярыню мужу на издевательство, да и нас ещё станут судить за то, что мы выручили боярыню.

   — А вы хотите, чтобы я ваш грех покрыл?

   — Нам думалось, что мы доброе дело сделали; а коли, по-твоему, грех спасти человека, не дать ему умереть без покаяния от холода и голода, тогда уж не знаю, что и добрым назовут, чем и душу свою спасать? — обидчиво проговорил Симский.

Владыка с лёгкой усмешкой взглянул на него, но не сказал ни слова. Наступило молчание.

   — Вот что я вам скажу, — наконец заговорил владыка, — вот этот молодец с боярыней великий грех учинили. За это я на него епитимию наложу. А просьбу вашу, пожалуй, исполню, дам приют вашей боярыне, только и на неё наложу епитимию: пусть она в монастыре грех свой замаливает.

Боярин и Солнцев начали благодарить владыку, но тот остановил их.

   — Погодите, — говорил он, — небось её хватятся и искать станут, само собой в монастыри заглянут. Только искать будут не здесь, не в Новгороде, потому после тех страстей она куда-нибудь подальше должна сбежать.

Боярин с дружинником не понимали, к чему он речь клонит.

   — Здесь её искать, значит, не станут, — продолжал владыка, — так мы её в здешнем монастыре и спрячем: пусть себе в келейке сидит, никуда не выходит, никто её и не увидит и не найдёт; сейчас я дам вам грамотку к матери игуменье, вы её туда и отведёте.

Он встал, подошёл к столу и начал писать.

   — Ну вот, возьми это, боярин, — обратился он к Симскому, — и отвези грамотку вместе с боярыней, а тебе в наказание за твой грех я запрещаю не то чтобы ходить в монастырь, а провожать и боярыню, чтобы ты и не знал, в какой она келье, и не видался бы с нею никогда, пока жив её муж; помрёт он, тогда ваше дело, женитесь. А теперь ступайте, мне пора и на покой, — закончил он, благословляя своих гостей.

По узкой извилистой дороге, пролегавшей между вековыми деревьями, торопливо пробирался небольшой отряд Александра Ярославовича.