Отряд в мёртвом молчании отправился по дороге, ведущей в Берестово и к Печерской лавре.

Чрез два часа этот же отряд вернулся на княжеский двор, но воеводы с ним не было.

В Киеве воцарилась тревожная атмосфера, и все с ужасом ждали завтрашнего дня. Сегодня людей тиранил и вешал Мстислав, а завтра, быть может, то же самое будут делать Изяслав или Болеслав.

На следующий день духовенство с мощами, хоругвями и образами вышло далеко за Золотые ворота. Депутаты несли хлеб-соль и ключи от города. За ними тянулись толпы испуганных людей всех званий.

Когда вся эта процессия подошла к реке Лыбеди, войска Болеслава и дружина Изяслава начали переправляться через реку. Киевляне остолбенели от страха при виде многочисленного войска в блестящих шлемах и панцирях.

Изяслав с Болеславом ехали впереди. Подъехав к группе людей, выдвинувшейся вперёд, они остановились; духовенство осенило их крестами, а остальные упали на колени и хором, прокатившимся глухим стоном, воскликнули:

   — Милости, милости просим!..

Из толпы вышел киевский тысяцкий и с поклоном поднёс князю на серебряном блюде ключи от городских ворот.

   — Милостивый князь, — сказал он, — киевляне просят прощения. Мы станем повиноваться тебе, возьми ключи от города и правь нами!

Послы вручили князю ключи. Теперь только покорностью они и могли усмирить бурю, грозившую им.

Изяслав принял ключи и торжественно вошёл в город.

Князь и король уже давно расположились на княжьем дворе, а войска всё ещё продолжали входить; казалось, что им не будет конца. За ляшскими латниками, закованными в тяжёлые немецкие доспехи, ехала лёгкая кавалерия, за ними шла дружина Изяслава, потом княжеская и боярская рать, а затем ляшская и Полянская пехота с обозом и запасными лошадьми.

Желая смягчить гнев князя и расположить к себе короля польского, киевляне начали сносить на княжий двор богатые подарки, и не прошло нескольких часов, как просторная площадь была завалена грудами собольих и куньих шуб, тканями, переливавшимися яркими цветами, и искрившейся на солнце золотой и серебряной утварью.

   — Видно, ты порядочно насолил киевлянам, — сказал король Изяславу, — если они так кланяются тебе.

   — Да, кланяются, — ответил князь, — но я не особенно верю их поклонам... Знаю я их!

   — Боишься? — пошутил Болеслав.

   — Не боюсь, а знаю! — подчеркнул князь. — Кажется, всё спокойно, а только крикнет кто-нибудь: «Зачем впустили этого рыжебородого в Киев? Да разве не найдётся лучших князей?» — и этого будет достаточно, чтобы всё изменилось...

Приближался вечер. Большая часть войска уже была расставлена по квартирам. Для Болеслава и приближённых Изяслав определил Красный двор над Днепром; король намеревался отправиться туда только завтра, а первую ночь провести с князем.

Не успели ещё успокоиться на княжеском дворе, как на Подоле ударили в вечевой колокол.

Посланный на вече отрок вернулся и доложил:

   — Киевляне боятся ляхов, милостивый княже, и желают, чтобы ты приехал на вече и поручился за их безопасность... Иначе угрожают взбунтоваться до последнего человека и драться с войсками до тех пор, пока их всех не перебьют.

Выслушав молча отрока, Изяслав выслал его.

   — Ну вот, видишь, — обратился он к Болеславу. — Что я тебе говорил.

   — Ты уже слишком много позволил Мстиславу, — задумчиво сказал король.

   — Этого не воротишь... Я знаю, что они боятся не столько ляхов, сколько вот этой руки!

При этом князь поднял свою руку.

Настало минутное молчание.

   — Надо тебе, милостивый король, — продолжил он, — съездить к ним... Убеди их, что ты приехал ко мне как гость и скоро уедешь...

Болеслав, позвав отрока, велел седлать коней и в сопровождении конного отряда отправился на вече.

У него достаточно было смелости, чтобы удовлетворить своё любопытство. Ему хотелось видеть бушующую народную волну, которая, расходившись, свергала князей с престола.

Киевляне тут же узнали, что сам король приедет на вече. Весть эта молнией пролетела по всему Подолу.

Вскоре королевский отряд остановился на площади, где висел вечевой колокол. Варяжко подошёл к королю и спросил:

   — С миром или с войной приехал ты к нам?..

   — С миром, с миром, киевляне! — громко сказал польский король. — Мой свояк Изяслав просил меня защищать его от Всеслава, и я обещал ему, но я не намерен воевать с народом.

   — Умные речи твои, король, — отозвался белгородский посадник. — Народ виноват лишь в том, что желает спокойствия и добра.

При этом он повернулся к народу, толпившемуся вокруг колокола, и громко крикнул:

   — Слышите, что говорит король? Он не желает нашей гибели...

   — Не желаю, киевляне, — повторил Болеслав. — Мы только отдохнём и вернёмся восвояси, не причинив вам никакого вреда.

Варяжко торжествовал.

   — Мы верим тебе, — сказал он королю. — Будь нашим гостем и оставайся с нами, пока тебе не надоест: а если на нас обрушится гнев князя нашего Изяслава, просим быть нашей защитой. Если ты любишь свой народ, то и нам зла не пожелаешь.

Король поклонился и уехал. После отъезда короля на княжий двор народ, успокоенный его словами, стал расходиться по домам.

— Польский король будет нашим защитником перед князем, — раздавалось по всему городу.

После ареста воеводы Коснячки Люда и Добромира сели у окна и стали ждать. Проходили долгие часы, а отец всё не возвращался. Люда посылала отрока на княжий двор узнать об отце, но ему неопределённо ответили: «Воеводу задержал князь...» Уже Болеслав и Изяслав вошли в Киев и заняли княжеский дворец, а воеводы как не было, так и не было. Ни от кого даже нельзя было узнать, куда девался старик: все видели, как его насильно увезли на княжий двор, но никто не видел, чтобы он уехал оттуда.

Так прошло два дня.

Людомира плакала и молилась.

На утро третьего дня взошло прекрасное весеннее солнце и рассеяло туман, расстилавшийся над водой и лесами, но не развеяло тоски молодой девушки. Снова была разослана челядь по всему Киеву, и Люда ожидала вестей.

Киев начал оживляться. Со всех сторон тянулись вооружённые польские отряды, конные и пешие; одни въезжали на княжий двор, другие останавливались у Десятинной церкви, третьих отсылали на Красный двор, куда сегодня собирался переехать король Болеслав; часть войск было велено разместить в Берестове и в прилегающих деревнях.

Людомира продолжала смотреть через окно на дорогу и вдруг увидела Богну Брячиславовну. Девушка торопилась и шла, наклонив голову, так быстро, что служанка едва поспевала за нею. Поравнявшись с теремом воеводы, она точно тень проскользнула в калитку, вбежала в сени и исчезла. Ещё минута — и она уже в светлице Люды. Богна вся дрожала и была в отчаянии; она хотела что-то сказать, но не знала, с чего начать.

—Что с тобой? — спросила Люда.

— Ничего... я бежала к тебе... — девушка осеклась.

— И что же? Ты знаешь что-нибудь об отце? Говори!

   — Да, знаю, — нерешительно сказала та, пряча взгляд.

Люда испытующе посмотрела на Богну.

   — Он всё ещё на княжьем дворе?.. Ведь он туда поехал...

   — Да... поехал... но уже больше... не вернётся, — пролепетала Богна.

   — Почему не вернётся?

   — Не может... Мстислав отомстил ему... он умер...

Людомира залилась слезами. Прошло много времени, прежде чем Богна смогла рассказать, что случилось с воеводой. Узнав, что по приказу князя его повесили в Дебрях, Людомира закричала и с обезумевшим видом бросилась вон из дома. Добромира кинулась было за нею, но старые ноги её не могли поспеть за девушкой, и она скоро потеряла её из виду.

А Людомира всё бежала вперёд, шепча одно: «В Дебрях... он в Дебрях...» Миновав калитку за княжеским двором, она долго мчалась по узкой лесной тропинке, ведущей к Печерской лавре, пока не упала от усталости. Лесной холод освежающе подействовал на её разгорячённый мозг, она пришла в себя и осмотрелась: вокруг был гигантский лес, упиравшийся вершинами в небо. С обеих сторон прижимались к громадным берёзам и осинам кустарники орешника, покрытые молодыми, пушистыми и ещё не совсем распустившимися листьями; на мягких почках спокойно висели крупные капли росы, отливавшей на солнце всеми цветами радуги.