«Теперь волей-неволей, а нужно идти к Симскому, — думал он, шагая по грязи. — Жив этот окаянный аль нет, оповестить его всё-таки нужно. Бог весть, что может быть!»

И он зашагал по знакомой улице. Постучав в ворота, он стал ждать под проливным дождём, пока отопрут ему калитку.

   — Кто там? — послышался из-за ворот оклик.

   — Боярин спит? — вместо ответа спросил дружинник.

   — Нет, у него гости. А ты кто таков будешь?

   — Княжеский дружинник Солнцев.

   — Милости просим! Вас-то и велено дожидаться, — проговорил прислужник.

Загремел засов, и распахнулась калитка.

Солнцев прошёл в хоромы. За большим столом, уставленным кубками и жбанами, сидели все знакомые люди с покрасневшими лицами, между ними вёлся оживлённый разговор. При входе Солнцева у всех вытянулись лица: страшен показался им дружинник. Промокший, с прилипшими ко лбу и щекам волосами, бледный, с горящими лихорадочным блеском глазами, Солнцев действительно был страшен. К нему выскочил Симский:

   — Откуда ты, что с тобой?

   — Слыхали вы про чудеса? — вместо ответа спросил Солнцев.

   — Про какие чудеса?

   — Чтоб мёртвые выходили из гробов?

Всех передёрнуло при этих словах.

   — Как не слыхать — слыхали, только сами не видали что-то ни разу.

   — Ну а я видел!

   — Где? Кого? — послышались вопросы с разных сторон.

   — Все вы знаете, что Всеволожский сгиб в бою?

   — Вестимо, знаем, твоих рук дело.

   — Неужто он?

   — Своими глазами видел! — проговорил Солнцев.

   — Что ж, живой или мёртвый?

   — Видел живым, а теперь не знаю, может, и умер.

Это известие сильно поразило гостей, расстроило пир.

Все полезли с расспросами.

   — Ничего не знаю, говорю только, что видел!

   — Да где видел-то?

   — На улице встретил! — солгал Солнцев.

Последнее известие ещё более смутило бояр. Все стали подниматься, хватаясь за шапки. Напрасно упрашивал их хозяин ещё посидеть, все заспешили домой.

   — Я у тебя заночую, дело есть, — во время суматохи шепнул Симскому дружинник.

Тот только махнул рукой.

   — Скажи ты, на смех, что ли, наговорил им страховины? — спросил боярин, когда гости ушли.

   — Нет, правду я сказывал!

   — И встретил ты старого черта на улице?

   — Нет, не на улице. Вижу, боярин, что от тебя таиться нечего, ты ведь не выдашь!

   — О чём говоришь? Вместимо, нет!

   — Ну так слушай же! Помнишь, ты говорил мне ныне, когда мы от князя шли, про зазнобу?

   — Как не помнить, помню: аль угадал?

   — Угадал, что греха таить!

   — Кто же такая?

   — Чего же теперь таиться-то: жена этого самого черта Всеволожского.

Симский даже привскочил.

   — Что ты? Эдакая красавица, да где же ты зазнал её?

   — Зазнались мы с ней, ещё когда ребятами были, потом много лет не видались, а свиделись тогда, когда князь приехал впервой в Новгород. Как увидал я её, и не знаю, что подеялось со мной: света Божьего невзвидел я. Ну, потом стали почаще видаться, полюбились один другому, стали уже мы с ней и о свадьбе подумывать, да не так должно Бог судил: разлучили нас, выдали её за Всеволожского. Чуть ума я не решился тогда. Потом опять встретились. Не один раз в её же саду мы виделись с ней: последний раз было это перед побоищем. Как свалил я своего врага в Волхов, зело обрадовался, думал, конец всему моему горю, да и она, голубка моя, радёшенька была. Я-то извёлся весь, хотелось повидаться с ней. Оттого я и ушёл от тебя.

   — Так вот оно дело-то какое, — промолвил Симский.

   — Пошёл я к ней свидеться, и забыли все горе, опять заговорили о свадьбе. А тут гроза. Вдруг над самыми головами как захохочет дьявол. Блеснула молния, осветила всё, глядим, а он перед нами, окаянный, стоит.

   — Может, показалось?

   — Где показаться! Как живой стоит! Боярыня от страха повалилась на землю, а я, что же, покаюсь, хоть и не труслив, а тут опешил. А он-то хохочет, он-то хохочет, а потом как бросится ко мне да и хвать меня за горло; тут уж я опамятовался, хватил его в висок, он и повалился.

   — Жив?

   — Шут его знает, может, и помер; ударил-то я его куда как сильно; стар он, вряд ли вынесет.

   — Где же он пропадал столько времени?

   — Бог весть! Где-нибудь таился да козни разные проделывал.

   — Надо проразузнать, а коли не убил ты его, то присматривать за ним, а то, того и гляди, князь уйдёт в поход, он смуту и заведёт здесь.

Когда дружинник столкнул Всеволожского с моста и он рухнул в Волхов, холодная вода вернула ему сознание; боярин опамятовался и, несмотря на сильную тупую боль в голове, вынырнул и напряг последние силы, чтобы доплыть до берега. Он напрягал последние усилия, но намокшая одежда мешала; боярин выбился из сил, кажется, два-три взмаха — и он пойдёт ко дну.

Вдруг перед ним мелькнуло что-то тёмное; боярин последним усилием схватился за плывшее бревно, и течение понесло его.

Далеко уже остался позади мост, затихли шум и крики дравшихся вольных новгородцев, исчез и Новгород. Всеволожский потихоньку направляет бревно к берегу. Перекрестился боярин, когда почувствовал под ногами землю. Но потрясения, перенесённые им за этот день, сломили его, в глазах потемнело, голова закружилась, и он рухнул на землю.

Таким его и увидели с лодки проплывавшие мимо отец с сыном. Немало труда стоило перетащить боярина в лодку.

Солнце было уже низко, когда рыбаки добрались до своей избушки. С участием встретила старуха хозяйка неожиданного гостя, внимательно осмотрела его и улыбнулась.

   — Ничего, жив будет, — проговорила она и принялась хлопотать около бесчувственного боярина.

Три недели пролежал Всеволожский. Наконец на четвёртой неделе, утром он открыл глаза и огляделся. Простая обстановка избы поразила его, он не мог понять, каким образом здесь очутился. С удивлением глядел боярин и на хозяев.

   — Скажите, добрые люди, кто вы такие? И почему я здесь?

Оторопелый старик, не отвечая, бросился за перегородку.

   — Авдотья, а Авдотья?! Никак, наш больной опамятовался!

   — Что, родимый? — участливо обратилась вошедшая хозяйка. — Полегчало тебе?

   — Да ничего, бабушка, — проговорил боярин, — только вот подняться не могу, словно всё не моё.

   — Известно, об этом что и говорить: три недели без памяти лежал!

   — Три недели?

   — День в день; и угодил же тебя лиходей какой-то!

Всеволожский начал припоминать, что с ним было, как он попал сюда. И память начала воскресать.

Три недели прошло с того страшного дня, и в три недели много воды утекло. Вороги одолели его, все планы рушились, всё пропало! Гневом закипело сердце: кабы сила, сейчас бы полетел в Великий Новгород, силушки оставили его.

   — А скажи, добрый человек, — обратился старик ко Всеволожскому, — кто таков ты будешь? Как нашли мы тебя, сумнение нас взяло: по облику да по одёже ты боярин, а как тебя занесло к нам всего мокрого да в крови, ума не приложим.

Этот простой вопрос смутил Всеволожского; скрываться не было ему причины, но и открываться не хотелось. Бог весть у кого находится он. Не вороги ли и они?

   — Вам не всё равно, кто я, за вашу доброту и уход я заплачу щедро! — угрюмо проговорил Всеволожский.

   — Нам от тебя ничего не нужно, — огорчившись, проговорил старик, — коли и приютили и выходили тебя, так это мы по-человечески, не из-за корысти; а не хочешь открыться нам, так и не нужно, твоё дело. Только одно скажу: добрый человек скрываться не станет, а коли ты лиходей, так лучше бы оставался там на берегу!

   — Вишь, что вывез-то! — с сердцем заметила старуха. — До седины дожил, а ума не нажил.

Смутили Всеволожского слова старика.

   — Не лиходей я, дед, а боярин новгородский Всеволожский.

   — Ну, так и есть! То-то, вижу, обличье твоё мне знакомо: ведь ты кушать всегда изволишь мою рыбу; я тебе её поставляю.