— Я понимаю.

— Рад этому.

Дворжак докурил последнюю сигарету.

— Главное, — вступил в разговор Чалоун, — и это Бронислав очень хорошо доказал, ни в какой обстановке не падать духом, не делать себя слугой случайных обстоятельств, а всегда стараться быть хозяином положения.

— На гражданке эти вопросы решаются как-то проще, а в армии я сам себе кажусь каким-то беззащитным. Армия для меня — это какое-то несчастье.

— В единственном виновата армия — в том, что ты остался недотепой, — с досадой произнес Дворжак. — А знаешь ли ты, что только армия может тебе помочь стать настоящим человеком?! Это ты хорошенько запомни.

— Да-да, она поможет сделать из меня мужчину — я это уже много раз слышал, приятель, а главное — читал в газетах. Все это выдумки журналистов, которые пишут подобные глупости во время призыва в армию.

— А я в это верю и не жалуюсь на службу.

— А до армии, Броня, ты не был мужчиной?

— Я только думал, что мужчина, а в действительности был самовлюбленным молокососом, искренне уверенным в том, что мне все дозволено. И вот, чтобы понять одну простую истину, а именно — что есть люди, которым я должен беспрекословно подчиняться, достаточно было появления свободника Жалоудка и нескольких дней, проведенных в казарме. Со временем я понял, что так и должно быть, что без дисциплины ни в армии, ни на гражданке не обойтись. Например, дома мне в голову не приходило заниматься уборкой, даже со стола никогда не убирал: все делали сестры. И только в армии я понял, что, сам того не замечая, превратил их в своих служанок.

— Сейчас, Бронислав, ты дословно цитируешь передовую статью газеты «Обрана лиду».

— Ну, если там так написано, то они пишут истинную правду. Если бы военная служба открыла мне глаза только на это, то и тогда я ей был бы очень благодарен.

— Что же, интересно, она тебе еще дала?

— Иронизируй сколько хочешь, но армия меня кое-чему научила. Вчера здесь, у этой скалы, я понял, что все, чем занимался до сих пор, пустяки, что я способен на большее. Теперь я знаю, что мне надо в себе преодолеть, чтобы действительно стать человеком.

— Я тебя, Бронислав, прекрасно понимаю, — произнес Чалоун. — Сознайся, ведь ты вчера здорово струсил?

— Так оно и было, и я очень благодарен Рихтермоцу за то, что он вытащил меня на это разминирование.

— Ты переплыл море, теперь тебе никакая лужа не страшна.

— Здорово сказано!

— Этот афоризм я где-то вычитал.

— Все равно хорошо сказано, и ко мне это относится в полной мере.

— Ребята, тише! Слышите? Машины!

Автомобиль с журналистами замыкал длинную колонну боевых машин мотострелкового полка, которые осторожно въезжали на Доброводицкий полигон. Было заметно, что замедленный темп движения нервирует водителя Бржезину. Это чувствовалось по его выразительному молчанию: он никак не отреагировал на замечание Вондрачека, что нужно было выехать из казарм за несколько минут до начала движения колонны или въехать на полигон по другой дороге.

Петр Черник сначала тоже молчал, но, когда фоторепортер несколько раз повторил свои упреки, не выдержал:

— Если бы мы сделали крюк, объезжая колонну у Рудонице, то ничего бы не выиграли. Это ведь лишних сорок километров. К тому же никто не даст гарантию, что в это же время какая-нибудь другая часть не направляется на полигон именно по той дороге.

— Надо было выехать раньше, но с вами разве соберешься? А теперь вот по вашей милости плетись в хвосте колонны!

— Не бурчи, пожалуйста, Тони, ты прекрасно знаешь, что в автопарке мы долго простояли потому, что ждали тебя. А ты смотрел, как солдаты запускают двигатель бронетранспортера.

— Петр, пойми, я не мог отойти от этого бронетранспортера. Знаешь, сколько драматических ситуаций возникало, пока солдаты бегали вокруг своей машины и искали неисправность? Я все это снял на пленку. Да только на одном этом материале можно сделать отличный фоторепортаж!

— Хорошо. Считай, ты меня убедил, но и сам, пожалуйста, перестань жаловаться, что мы плетемся в хвосте колонны…

Сейчас фоторепортер молча ехал на заднем сиденье. Это было так на него не похоже, что Петр даже оглянулся. С первого взгляда было видно, что Тонда обиделся. Чтобы хоть как-то его подбодрить. Черник объяснил, что с колонной полка они выйдут на исходный рубеж и у Вондрачека будет прекрасная возможность отснять начало атаки.

Все трое были раздражены больше, чем обычно. Конечно, виной тому ранний подъем. Никому не хотелось вставать с постели в начале четвертого утра, и в первую очередь Чернику, хотя он и теперь не жалел, что допоздна проговорил с Пешлом.

Они приехали в расположение рот еще до того, как прозвучала такая неприятная, но часто повторяющаяся в войсках команда: «Тревога! Боевая тревога!» Пока Черник с командиром одного из батальонов наблюдал за действиями невыспавшихся солдат, Вондрачек со своим фоторепортерским имуществом успел пробежаться по коридорам, дворам и побывать в автопарке. И хотя Черник заметил, что он зря старается, так как двух фотографий достаточно, чтобы показать начало учений, он услышал обычный в таких случаях ответ Вондрачека:

— Сниму все, что смогу. Кто знает, может, когда-нибудь пригодится.

Но вскоре Вондрачек снял все, что можно, и опять заворчал:

— Ну, конечно, у меня в кадре будут одни мотострелки, а как быть с артиллеристами или разведчиками?

— Всех ты все равно снять не сможешь.

— Главное — чтобы мы присутствовали в районе десантирования. Еще ни один фоторепортер не снимал такой сюжет.

— По плану десантирование должно произойти около десяти часов утра.

— Надо обязательно постараться к этому времени попасть в район вертолетных площадок.

— Не волнуйся, Тони, все будет в порядке.

— Я считаю, что мы не все продумали. Например, как было бы здорово, если бы мы находились с личным составом той части, которую будут десантировать. Мы бы так же, как они, погрузились в вертолет, летели бы вместе, понимаешь? Мы бы испытали все то, что будут испытывать солдаты. Для себя это тоже было бы очень важно.

— Может, ты и прав, но иногда такой метод работы не дает результатов. Однажды во время марша на полигон мне пришла в голову мысль забраться в бронетранспортер. Я проехал вместе с мотострелковым взводом семьдесят километров без каски. Когда мы вышли в район учений, голова у меня гудела, как пустой котел. В бронетранспортере нельзя было писать, спросить что-либо я тоже не имел никакой возможности: меня все равно бы никто не услышал. В результате я написал репортаж сухой, как бухгалтерский отчет. Как видишь, желание пережить все, что переживает твой герой, не всегда приносит хорошие результаты.

— Ты серьезно так думаешь, Петр? — удивленно спросил Вондрачек.

— Абсолютно серьезно, Тони. Я тебе еще не рассказывал, что мы с Кочварой испытали на всеармейских соревнованиях разведчиков?

— Нет, расскажи…

— Это случилось, когда я еще стажировался в редакции «АБЦ вояка». Меня послали вместе с Кочварой куда-то под Оломоуц на финальные соревнования разведывательных отделений. Это было довольно значительное событие, поэтому туда понаехало множество журналистов. Каждый армейский журнал и газета послали туда, по меньшей мере, одного корреспондента и одного фоторепортера. Сначала я думал, что весь этот ажиотаж возник из-за присутствия большого числа генералов, но потом понял, что все дело в соревнованиях, которые не часто увидишь. Уже сама трасса соревнований, ка которой разведчики должны были форсировать по канату водный поток, карабкаться по скале и преодолевать множество других препятствий, обещала интересное зрелище. Перед началом я спросил Кочвару о плане нашей работы, так как никак не мог решить, где мне лучше стоять: у водного потока или у стрельбища, у скалы или у финиша.

— Что же тебе посоветовал Кочвара?

— Ты же его знал, этого ворчуна и добряка. Он посмотрел на меня сквозь очки в тонкой оправе и сказал: «Не паникуй, юноша! Видишь вон ту палатку? Это — буфет. Иди туда и выпей чаю. Когда придет время, я зайду за тобой». Я пошел в буфет, но большого удовольствия не испытал. Перед этим я поговорил с журналистом Кратким и фоторепортером Цингром, представлявшими редакцию армейского журнала. Они рассказали, что с одним из взводов побегут по трассе, чтобы сделать достоверные фотографии и самим испытать все, что переживают солдаты. До сих пор помню отеческий совет Цингра: «Тебе, Черник, тоже не помешало бы попробовать. Вот увидишь, потом будет намного легче писать».