В скученности у волынских «сионистов» появились вши, чесотка, начались инфекционные болезни. Фанатики все это восприняли как дар божий. Но когда стали умирать и дети, община взбунтовалась. Надо было срочно искать выход из критического положения, и главный «сионист» из волынского сельца Заречицы отправился под Гродно — посмотреть на достижения Альяша и перенять опыт руководства общиной.

Прибыв в Грибовщину, Иван внимательно осмотрел церковь, то в один, то в другой дверной проем заглядывал в необъятное чрево собора, рассматривая вершалинский поселок, сад, огромные плантации клубники. Ко всему приглядывался придирчиво и основательно.

Бородач гладил листву яблони — нет ли гусениц? Щупал стены длинной, на сто коней, конюшни, построенной «прусской кладкой».

Задрав голову, удивлялся размашистым, во все небо, решетчатым крыльям ветряка. Даже взобрался по вертикальной лестнице вверх и долго вслушивался в равномерное и сытое гудение шестерен и вальцев, понаблюдал, как из лотка в мешок бежит ручеек теплой, как парное молоко, и пахучей муки.

Шестом измерял глубину пруда, кидал карпам хлебные крошки, повосхищался тем, как в воде отражаются позолоченные кресты церкви и морковного цвета крыши Вершалина.

Заглядывал в студеную бездну колодцев и с завистью цокал языком:

— Ты бачишь?! Як він поробыв всэ! О цэ гарно обставывся!..

Пророк собирался в дорогу, когда к нему прибежали взволнованные богомолки.

— Альяш, куда же ты?! Сам Иисус Христос вон там по полям ходит! — восклицала, ни жива ни мертва, Пилипиха. — Пастухи видели своими глазами, как он рано поутру спускался по воздуси из тучи на землю…

Пророк не на шутку испугался, растерянно обвел глазами присутствующих, будто спрашивая, что делать.

— Тебе кто сказал?

— Сама видела! Кто это, думаю себе, так плавно идет по взгорку, житам кланяется и все благословляет?.. А пастухи подбегают — и в один голос: «Тетя, он!»

Альяш нервно теребил бороду. Неизвестно, как бы он поступил, но тут в комнату по какому-то делу зашел пильщик из Пружан.

— Илья, там Мурашко по твоему хозяйству бродит! — сказал он вместо приветствия.

— Этот «сионист» приперся?!

— Он, отец Илья! — заверил мастер. — Я его знаю как облупленного! Вместе форты надстраивали в Бресте при царе!

— А чего нужно этой мурашке?

— Должно, и этот хочет объединиться! — высказал догадку Давидюк. — У него люди такую бучу заварили, что он еле живой выскочил из своего «Сиона»! Рубаху ему бабы в клочья порвали, морду расцарапали — полицианты из Сарн ездили выручать! Во всех газетах об этом писали!

Волынский пророк был на двадцать семь лет моложе, и дядьку Альяша это всегда настораживало.

— И этот объединяться?!. Смотри, как его заело! От тебе и Мура-ашко!..

— Зави-идуют, отец Илья, тебе! Многим ты теперь бельмо в глазу! — польстила обмишулившаяся Пилипиха.

— Погорел, как Заблоцкий на мыле, — и ко мне спасаться?! Ничего у Мурашки не выйдет! Вот ему! — старик ткнул кукишем в поле. — Чтобы я его невежеству потакал, кровь пускал бабам да танцульки по ночам устраивал?! Хватит этих танцулек по деревням и так!

Направляясь к подводе, с нескрываемой враждебностью к сопернику бросил:

— Когда этот патлатый захочет меня видеть, скажите: нету отца Ильи, поехал в Кринки и задержится там долго!

Но с отъездом Альяшу пришлось повременить. Парень с толстым блокнотом, назначенный Регисом записывать для Библии изречения и сны пророка, чуть не вцепился ему в полу.

— Куда же вы, отец Илья?! Подождите! Вы мне вчера обещали  с л о в о! Говорите сейчас, а то отец Николай с меня требуют записей, а что я им дам?! Говорят, что лодырничаю… Каждый раз только обещаете, а я жду, надоело!..

Пророк недовольно остановился.

— Пристал, как смола, который день!.. Ну, спрашивай!

— Кто, по-вашему, достоин у бога?

Присутствующие превратились в слух. Переминаясь с ноги на ногу, пророк с досадой поскреб под мышкой.

— Икона мне сказала во сне: только тот достоин всевышнего, кто снимает шапку перед крестом!

Уважительно покачав головой, Пилипиха заметила мастеру:

— Говорить он много не лю-убит, ох, не лю-убит! Но уж как начнет — будто узелки вяжет!

Пильщик неопределенно хмыкнул. Писарь же деловито макнул перо в чернильницу и осведомился:

— Так в тетрадь и записать?

— Гляди сам, мне-то что?! Пускай тебя Регис учит, что писать! Думай тут за вас всех!..

Хлопец уже зачиркал пером, но вдруг вспомнил:

— А как новый собор будет называться, отец Илья?

— Об этом говорить еще рано! Мы только начинаем! — сказал пророк загадочно. — Может, кончать будут другие нации.

Слушатели с уважением переглянулись.

— И еще: вы в проповедях говорите, будто после смерти люди превращаются в собак — как это?

— А что такое, по-твоему, собака? Тело человека в могиле прахом становится, водой истекает, а душа страшного суда ожидает — это у таких, как мы! А грешники в бобиков превращаются! Потом они мечутся по селу, золото за гумнами и хлевами подбирают в наказание! И будут так мучиться, пока в пекло не попадут! А ты как думал, сойдут им грехи с рук? Слишком хорошо было бы!.. А мошкары этой, гусениц разных, червей… почему так расплодилось? Из грехов! Однажды сижу себе перед хатой на лавке, а господь, слышу, мне говорит: «Альяш, пусть люди очистят сердца свои от грехов, тогда я очищу свет от беды!»

— А что вам сегодня снилось? — ловя момент, сыпал вопросы писарь.

Но тут подошел Давидюк. «Первоапостол» не то спросил, не то объявил:

— Илья Лаврентьевич, на именины дочки к старосте в Соколку ты, конечно, не поедешь?!

— Нечего мне делать у этого пана! — отрезал старик.

Пророк давно уже шел на поводу у стихии, развертывавшейся вокруг него. Он сам смутно догадывался об этом, но делал вид, что все идет так, как он предвидел и спланировал. Хитрость эту Давидюк разгадал не сегодня и знал, как поступать.

— Я тоже так думаю!.. Ты как-то говорил (ничего такого пророк не говорил), что пошлешь ей на именины полотно в подарок. Им опять все хоры завалены, пудов четыреста лежит! Если развернуть, верст семь получится!.. Мы три повозки выделили, нужно подвод больше, но солтыс никак не соберет… Войтехович сказал мне: от имени дочери полотно разделит приютам. И хоры освободим, и староста нас не забудет!

Альяш и виду не подал, что ему жалко полотна.

— Приехал монах, — продолжал утрясать хозяйственные дела придворный теолог. — Из Иерусалима тащится. За пуд царских рублей предлагает тебе сребреник. Говорит, один из тех тридцати, за которые Иуда продал Христа. Хорошо было бы иметь монету в твоем соборе. Во всех что-нибудь такое имеется!

— Может, фальшивая, я этих махинаторов знаю!..

— На зуб пробовал и так приглядывался — точно такой, что лежит в Супрасльском монастыре. И так же что-то по-еврейски написано. В Кринковской аптеке взвешивал — тоже четыре золотника и в этом…

Альяш вспомнил украденное золото и потерял дар речи.

Давидюк продолжил не сразу, дал возможность всем насытиться впечатлением.

— Но ты, Илья, конечно, не берешь сребреник. Это уже не новинка. Супрасль же рядом. Скажу монаху — пусть везет другим. Если нам уже вываливать золото, так надо за что-то толковое!..

Альяш промычал невнятное и пошел собираться в дорогу.

Теперь он весь погряз в заботах.

Рабочие вырыли траншеи под фундамент для новых домов, волокли туда камни, заливали известью. В старой церкви ломали деревянные полы, настилали метлахскую плитку. Расширяя Вершалин, Альяш колесил по округе, приценивался ко всему, щупал каждую раму, проверял каждый гвоздик в магазине. Время от времени брался просвещать земляков, тех блудных овечек, что не признавали его веры, легкомысленно грешили, прозябая без святого духа, и катились в преисподнюю.

Согласно «новому учению», царства небесного удостаивались лишь те, кто удерживал себя от роскоши и разврата.