Но всех переплюнул пророк из-под Молодечно, сколотивший секту «планетников». Похожий на Климовича дядька начал утверждать, что после смерти люди переселяются в иные миры и бог возложил на него почетную миссию — выделять каждому семейному мужику по планете, с черноземом, лесом, выгоном, речкой и отличным сенокосом.

И нашлись крестьяне, которые, подобно «мурашкинцам», продавали свои развалюхи, каменистые узенькие полосочки, где порой нельзя было повернуться коню, чтобы не потоптать поле соседу. Все они с женами и детишками бежали к молодеченцу, с нетерпением ожидая благостной смерти, чтобы стать наконец полноправными и независимыми хозяевами земли, реки, леса и пастбища.

Тем временем под самым боком у Альяша незаметно вырос опасный соперник — чернобородый Николай.

Родом Николай Регис был из Жабинки, а в Грибовщине оказался после случая в деревеньке Подзалуки, над мужиками которой в моем Страшеве потешались, но и побаивались их.

Почти все буденновцы и матросы из деревень Принеманщины после гражданской войны остались в СССР, зато немало солдат белой армии осело в наших селах. В Подзалуках обосновалось целое отделение «Иисусова полка»[28]. Они выдавали полиции любого инакомыслящего.

И вот однажды зимним вечером в эту деревеньку забрел оборванный и почти босой бородач. Как водится, солтыс проверил у странника документы и отвел его к Володьке Ковалю ночевать — подошла Володькина очередь.

— Николай Александрович Регис! — представился гость и скромно присел на лавку, ожидая, когда хозяйка покормит его картошкой с рассолом — обычный ужин в те времена по деревням Западной Белоруссии.

Манеры, чистый русский язык пришельца взбудоражили деревеньку. Послушать его набежала полная хата жадных до новостей мужиков. Лампа в хате подзалукского Коваля горела далеко за полночь.

Бородач знал столько петербургских историй и подробностей из жизни архиерея, двора, что мужики вскоре стали настороженно к нему присматриваться. А расходясь под утро, остановились на улице, соображая: кто же этот странник?

— Братцы! А не царь ли это переодетый? — сказал наконец один. — Уже сколько дней о нем ничего не слышно!..[29]

Хозяин, провожавший мужиков, задумался.

— Вполне может быть! Сам же признался, что зовут Николаем Александровичем…

— Фамилию, холера, я не разобрал, — поосторожничал солтыс. — Услыхал только, что на «ры»…

— Мужики, он! — уверенно сказал первый. — Точь-в-точь как на портретах, я на них когда-то нагляделся… А цари лю-убят переодетыми в народе появляться! Вот так и под Бельском было — пришел в деревню, простым портным прикинулся, еще иконы писал, брался обувь чинить, то да се, а потом — трах! — и признался! Ей-богу, даже в газетах писали!..

Дядьки долго молчали. Мужики с напряженной задумчивостью смотрели на звездное небо, будто решали: замерзнет ли до утра Супрасль и смогут ли они завтра отправиться за сеном?

— А смог бы он так быстро из-под Бельска сюда махнуть?!

— Зачем ему ехать из-под Бельска? — заметил старик. — Цари — те же боги, могут появляться в разных лицах: один тебе там будет, второй — тут!

— Неизведанны пути господни! — произнес кто-то негромко, с почтением к всемогущей силе.

— От фокус выйдет, если так! Что делать?! — Озадаченный хозяин полез под шапку пятерней. — Одно дело — в газете читать, как он пришел к кому-то, а другое — к тебе…

— Такой гость наведался, а ты испугался! Да он же потом тебя золотом осыплет!

— Осчастливил я вас с Ледей, Володька! — сказал солтыс — Молиться на вас будут!

Хозяйка уложила бородача в боковушку на соломе, а «монархистам» было не до сна. Как люди основательные и серьезные, они решили досконально проверить догадку. Один мужик из деревни Валилы служил гвардейцем в Царском Селе и знал царя не только по портретам — стоял у дворца на посту и царский автомобиль видел каждый день. Послали за ним в Валилы санную упряжку.

Утром бородач проснулся от грохота многочисленных сапог за стеной и замер, боясь пошевелиться. В щелку между побеленными досками увидел, как на кухню явилась толпа мужиков. Сняв свои треухи, они опустились на колени в куриные перья, и один осведомился шепотом:

— Николай Александрович Романов уже встали?

— Еще спят! — тоже шепотом ответила хозяйка в опорках на босую ногу. Она похвалилась: — Вот курочка на завтрак им варится, только не знаю, будить или еще пусть поспят.

Мужики коротко посовещались.

— Не трогай, Ледя, встанут сами! Не паны, обождем!

— А твой Володька где?

— Побежал к солтысу вилку одолжить! И, может, стакан достанет! Я нажарила на сковороде ячменя и кофе в кастрюльке поставила, а в доме одна кружка, да и та с трещиной, — виновато оправдывалась женщина. — У солтыса-то полицианты полдничают, то войта угощают, у него все есть…

Постояльцу показалось, что он видит сон.

Перед самой войной по империи разъезжали уполномоченные — искали и отбирали басы для Исаакиевского собора в Питере, куда царская семья любила ходить на молебен. Верующие в Бресте подсказали вербовщикам: «Один жабинский парень так в церкви ревет, что голос его, когда пустит ноту, аж бьет в морду!»

Вскоре Николай Регис из глухой белорусской деревеньки, прозванной Жабинкой за майские концерты болотных тварей, оказался в Исаакиевском соборе, а после революции — в Берштах, под Щучином, где служил дьяконом.

Берштовский приход давал неплохую прибыль — место было бойкое, поп расторопный, — но новый дьякон, любитель выпить, через два года влип в историю с бандитами, и виленский архиерей должность у него отобрал. Некоторое время Регис блуждал по деревням, переписывал священникам ноты и псалмы, переплетал им книги, заготовлял дрова, резал сечку для скота, даже доил поповских коров, пока ему не подсказали, что открылась вакансия дьякона в Колодезной церкви, под Белостоком. Внештатный поповский батрак решил испытать еще раз счастье — приход относился к Гродненской консистории, и виленский архиерей власти над ним не имел.

«Монархисты» перехватили Региса, как раз когда он шел в Колодезную.

Оценив обстановку, опытный дьякон сообразил: самое лучшее в его положении — загадочно молчать. Все последующие дни до глубокой ночи он тешил мужиков петербургскими рассказами, а насчет трона — ни-ни.

Деревенька быстро откормила Региса, одела с ног до головы и обула во все новое. На рубашках, пиджаке, новехоньком кожухе зелеными, синими и желтыми нитками бабы старательно вышили бродяге корону, царский вензель с инициалами «Н. А. Р.». Так же разрисовали комплект женской одежды, и, вручая его почетному гостю, солтыс объявил:

— Это вашей дочери, августейшей княжне Татьяне Николаевне Романовой, великой наследнице святого русского престола![30]

Наконец мужики устлали розвальни домоткаными коврами и с шиком отправили высокого гостя в Грибовщину.

В «святой» деревеньке Николай смекнул, что Альяша «на царя» не возьмешь, и с ходу подобрал ключик к самолюбивому старцу. Низко поклонившись, почтительно поцеловав пророку руку, оп смиренно сказал:

— Отец Илья! Я приехал к вам, чтобы все мысли, глаголемые богом через ваши уста, вписать в Библию!

Альяш от растерянности хмыкнул и послал Майсака подыскать гостю квартиру.

Регис, как видно, изучил натуру подобных людей. А может, и заочно знал Альяша — наслушался о нем в скитаниях достаточно. Как бы то ни было, а тут Николай попал в точку: старик вдруг словно подрос, даже горбиться стал меньше, а к гостю относился с уважением.

Вскоре новый апостол покорил грибовщинских богомолок не только представительной фигурой. Когда бывший хорист Исаакия затягивал в грибовщинской церковке псалом, люди показывали друг другу на чудо: лампы подрагивали, на свечках в одну сторону ложились огоньки. Когда же он затягивал «Многая лета», всем делалось страшно и казалось — вот-вот что-то обязательно случится! Подпив в кринковском ресторане, Николай демонстрировал фокус: «пускал ноту» в поднесенный хрустальный фужер, и тот разлетался вдребезги.