У дядьки Майсака удивительно соединялись элементы мужицкой практичности, энциклопедических знаний, приобретенных годами службы в церкви, с тем простодушием и наивностью, которые даются иным людям от рождения и навсегда.

Помолчав, он добавил:

— Тот, холера, и полководец еще какой был — генерал! Ого, как шведа размолотил под Полтавой! А этому дай полк один — и то не знаю, справится ли с ним! Как, Химка, думаешь?

— А кто его знает… — растерялась тетка.

С минуту слышны были только стук и цоканье подков о камни.

— Э-э, куда такой мямле даже на лошадь взобраться! Видала, как его, будто архиерея, под ручки из кареты доставали, а потом еще и цветочки преподносили! Даже гадко, тьфу!..

У Химки были свои переживания.

— Завели ему полотно подавать, я и загляделась на молодого. Во всем синем и в шапке блестящей такой… А меня пан штурхает в бок и шепчет: «Не туды глядишь!..» Я отвернулась и вижу: а длинный, а старый, и никакого золота на ём! Как Авхимюк, а костюм как у войта!..

— Ладно, Химочка, мы с тобой свое сделали, паны теперь не так должны цепляться к нам!..

В превосходном настроении ехали в Вильно и наши хлопцы. С жадностью молодых и здоровых людей, которым не так уже часто приходилось бывать дальше соседнего села, они ко всему приглядывались. Им еще не приходилось видеть такого обходительного кондуктора в лайковых перчатках, — проверяя билеты, он компостером щелкал осторожно, точно жалел их, и каждому пассажиру говорил: «Дзенкуе!» Паровоз на остановках трогался с места так плавно, что страшевцы этого и не замечали. А за тоненькими, в одну филенку, стенками была такая компания — страшно подумать!

Столько увидеть и пережить за один день!

— Чем это пахнет, хлопцы? — Коханович потянул носом и выглянул в коридор. — Ага, это их дети что-то едят!..

Выглянули в дверь и остальные.

По коридору бегали паныч с паненочкой, ели не то яблоки, не то помидоры и беззаботно швыряли толстую кожуру за окно. Бывало, идя за стадом, они находили эту оранжевую кожуру, сухую и сморщенную, на путях, пробовали ее на вкус и плевались — до чего же невкусной казалась им панская пища!

А на самом деле они жрут; холера их возьми, сочный и пахучий плод — даже в носу щекочет. И называется как смешно — апельсином!

— А этот их президент так себе! — поморщился Николай. — Сморчок, хоть и высокий очень! Одень деревенского деда этак, вымой его в бане да покорми пару недель, нисколько не хуже будет!

— А я глядел и думал: и про такой червивый гриб мы были вынуждены зубрить стишок! — удивлялся Крейза. — Из-за него учительница меня после уроков оставила…

Перед Вильно в вагон ворвался мальчик с кипой свежих газет в кожаной торбе и звонким голосом прокричал:

— Последние новости: президент в Гродно! Экстренный выпуск, за десять грошей!

Коханович сунул газетчику монетку:

— Ну-ка, ну-ка, что там паны шрайбуют, посмотрим!.. «Сквозь тяжелые свинцовые тучи, несколько дней висевшие над древним городом, над Неманом, внезапно пробились радостные лучи солнца. Ликовала природа! Ликовали и сердца гродненцев при мысли, что в их город приезжает пан президент. Им выпало большое счастье пережить волнующие минуты близости к Самому Достойному Человеку Второй Речи Посполитой!..»

— Ну и ловко же расписывает продажный брехун, видали мы твоего «человека»! — прокомментировал Николай, опуская целые абзацы.

— «…Но может ли быть высшее счастье, возможна ли большая награда, чем в знак любви и уважения к Маестату вложить в Достойные руки Высокочтимого Гражданина символический подарок! Чести подобной удостоены фабрикант Старопольский, помещик Обриен-Деляси…» такой-то и такой… Холера вас возьми, падлы, раздариваете друг дружке подарки!.. «Мужик из села Грибовщина, белоруссин?..» Что-о? Из Грибова?!

Николай от удивления раскрыл рот. Опешили и его друзья.

— Так вон куда они перли свое полотно! — воскликнул через минуту Ленька Цвелах.

— И не признались! — удивился его друг.

— Такая добренькая, святая, а вон куда ее занесло! — зло сверкнул глазами Николай. — Ну-у, Химочка, смиренница, пустит тебя теперь в дом братец, подожди-и!..

Когда забастовали в Студянском лесничестве лесорубы, полиция арестовала парней, а в деревню завезла штрейкбрехеров. Гродненский проходимец Судецкий тогда и прельстил Ленькину Лизу.

— Тьфу, холера, а мы еще на их возу ехали! — плевался теперь Цвелах.

— Знали бы мы, куда они едут, увидел бы президент полотно, как свое ухо! — утешал Леньку Крейза. — Ты первый сунул бы цигарку с самосадом в сувой!

Поезд прибыл на станцию назначения, остановился. В вагон ворвался железнодорожник в конфедератке с малиновым кантом:

— Кто здесь родичи Шидловского?

Гродненцы отозвались.

— Баста, коллеги! Шлюс!.. Ваш съезд отменили, холера ясна! Делегатов ловят!

— ?!..

— Как же! Дозволят вам паны собраться, что-то там решать! Фигу вам с маком, а не съезд!

— Что же нам делать? — растерялся Николай.

— Пока не высовывайте носа, сидите здесь! Им и в голову не придет, что вы такие нахалы — ехали в курьерском вместе в паном президентом! Когда вагоны отволокут в парк — бегом в Порубанский лес!

Хлопцы вдруг почувствовали усталость. В кармане ни гроша. Ноют натертые ноги. Бессонная ночь, еда всухомятку, скитание по городу, напряжение — сказалось все сразу. С минуту они чувствовали себя беспомощными, как дети. Грибовщина, Альяш, остальные проблемы, с которыми они ехали на съезд, — все отошло на задний план. Надо было решать, как уйти от облавы, как преодолеть двести километров обратного пути.

Православное духовенство не могло не видеть, какую популярность завоевал Климович у паствы, но долгое время сквозь пальцы смотрело на кипучую деятельность пророка. Возведение храма поставило, однако, церковных сановников перед необходимостью решать проблему: сектант, раскольник, самодур и анархист — все это так, но — храм построен. Что с ним делать?

Думали год, думали второй…

Чтобы не остаться в дураках, не оттолкнуть от себя верующих, а главное — чтобы наложить лапу на богатства Альяша, духовенство решилось наконец действовать. Настал день, когда в глухое сельцо прикатил со свитой из Гродно в шикарном лимузине сам архиерей, владыка Антоний.

Архиереи, как известно, ради пущей важности нарочно заставляют верующих долго себя ждать, что породило поговорку об архиерейской пунктуальности. На этот раз дело не терпело отлагательства, владыка Антоний явился в Грибовщину даже ранее намеченного срока. Ему пришлось придержать в хвойничке свой американский «крайслер» с тонкими спицами, облитыми белой краской. Сотня босоногих мальчишек, среди которых находился и я, окружила машины, которые еще дышали разогретыми моторами, от них шел острый запах бензина. Дети то смотрели на машины, то пожирали глазами длинноволосых пассажиров: паны не паны, деды не деды…

Би-би-и! — посигналил архиерейский шофер.

На секунду все как бы поменялись ролями. С серьезностью взрослых перепуганные дети сыпанули в поле. Бородачи по-детски весело рассмеялись.

Наконец появилась делегация мужиков. Достойный гость в одну руку взял архиерейский жезл, в другую — серебряную дароносицу, что вез в подарок новому храму, и позволил вывести себя из машины. В сапогах, только что смазанных дегтем, в костюмах, надеваемых раз в году, выбритые и моложавые, дядьки неуклюже взяли владыку Антония под руки и повели на святой взгорок, где его с напряженным интересом ждал людской муравейник — тысяч сорок мужиков и баб во главе с Альяшом. Обученные Химкой маленькие девочки в белых одеждах бежали с кошелками в руках впереди и лепестками жасмина усыпали дорогу, по которой шествовал архиерей.