— Из Острова, отец Альяш.
— О-о, Яков едет подлизываться?! Несет сюда этого жеребца?! — Пророк делался сразу храбрым. — Покажи ему фигу, сами службу отправим! Скажи, пусть приезжает после дождика в четверг, тогда меня купит!
Зато покорно вытаскивал из-за голенища ключ, когда ехал кринковский поп.
— Открой, пусть Савич пока что служит, его трогать не нужно. И не задирать! Может, как-нибудь вырву у него документ — поцелует он меня тогда вот сюда…
Получив исчерпывающую информацию от солтыса, начальники вернулись в Соколку и срочно вызвали уездного судью:
— Акт передачи грибовщинской церкви считать недействительным, бумагу Климовичу вернуть! Пана Климовича немедленно выпустить!
— На каком основании я это сделаю, пане воевода, пане староста?! — взмолился слуга Фемиды.
— Вам что-нибудь известно о фанатизме его единомышленников? — приступил пан воевода к судье с другой стороны.
— Говорят, тысячи паломников бывают у него каждый день. Но какое нам дело?
— Вы желаете, чтобы все эти дикари хлынули на нас?!
— Об этом я и не подумал, виноват, пане воевода…
— Основание тут одно, пане судья: чтобы не вызвать в народе нежелательных для Речи Посполитой настроений и эксцессов! Найти статью! И сделать это немедленно. Дело государственной важности!
— Слушаюсь, пане воевода, будет исполнено!
— И передайте прокурору: завести уголовное дело на жену Чернецкого за самогон, она главный виновник убийства — подстрекательница!
ПРОРОК НА ОБЕДЕ У ПАНА СТАРОСТЫ
1
Забирал из тюрьмы Альяша сам староста Войтехович, бывший легионер Пилсудского.
Двухметрового роста, этот холеный и энергичный пан, с плохо скрываемым отвращением и любопытством рассматривая освобожденного старика со всклокоченной бородой, повел его к себе обедать. Погода переменилась, от выглянувшего из-за туч солнца многочисленные лужи заблестели, но пророк ничего этого не замечал. Он еле тащил пудовые сапоги с налипшей на них грязью, не разбирая дороги, покорно плелся за старостой.
С тонким профилем и загадочной улыбкой, надушенная и напудренная, причесанная а-ля Грета Гарбо, пани старостиха ждала гостя не без волнения. Решив принять его по всем правилам светского этикета, она загоняла прислугу, выставила сервиз тончайшего хрусталя и разложила серебро, — так не встречала она даже нового гродненского архиерея.
— Знакомьтесь, пани Леокадия! — представил старостиху Войтехович. — А это наш герой, почтеннейший пан Эльяш!..
— Очень приятно! — с приветливой улыбкой сказала хозяйка.
Но деревенский дед даже не поднял головы.
В прихожей висели на стенах лосиные головы с ветвистыми рогами и головы клыкастых кабанов. У стены гнулись в молитвенном поклоне две белорусские девушки-служанки. Маленькая болонка с серебряным ошейничком кокетливо тявкнула два раза и белым клубочком покатилась Альяшу под ноги. Старик поклонился служанкам, даже позволил им поцеловать руку, а любимицу пани Леокадии пнул сапогом, и белая сучка с визгом метнулась на кухню.
После недолгого замешательства староста показал на дверь в гостиную:
— Проше, пане Климович, проше бардзо!..
Дед прогрохотал в гостиную и с такой настороженностью присел на самый краешек обитого цветастым шелком кресла, точно боялся подхватить какую-нибудь заразу. Снял шапку и осмотрелся, ища место, куда бы ее пристроить. Хотел было опустить па паркет, но, передумав, положил себе на колени. Пани Леокадия хрустела суставами пальцев. С преувеличенной обидой скулила на кухне болонка. Ошалелые от счастья служанки через неплотно прикрытую дверь смотрели на пророка, как на солнце…
Вдруг оказалось, что все в гостиной было лишним: и элегантная, разодетая хозяйка, и золотые запонки на манжетах ее мужа, и бутылки с пестрыми заграничными этикетками, и сверкающее пианино, и вся обстановка богатой квартиры, отражающаяся на полу.
Войтеховичу ничего не оставалось делать, кроме как и дальше играть роль хлебосольного хозяина. Он сел напротив Альяша, широким жестом обвел стол:
— Ну, перекусим, пане Эльяш, чем бог послал! Пан проголодался за два дня, не правда ли? Простите, что так вышло, полиция и следователи без моего ведома заварили это дело… Теперь дело пана улажено. Можете быть уверены — никто не посмеет и пальцем пана тронуть! — Староста похлопал деда по плечу. — Через несколько минут отправлю пана в Грибовщину! Но проше бардзо, пусть отец угощается! Воздадим должное тому, что приготовила нам пани Леокадия!
И хозяин сунул за воротник угол накрахмаленной салфетки.
Гость, однако, и на него не взглянул, не поднял головы. Исподлобья критически оглядел панский стол, не спеша взял хлеб, отломил от него крохотный кусочек и начал жевать. Потом откашлялся и простуженным в каталажке голосом сказал тоскливо, ни к кому не обращаясь:
— Лучку бы!..
И это было единственное, что он сказал у Войтеховичей.
Хозяева переглянулись. Пани Леокадия, еле заметно пожав в недоумении плечами, хотела идти на кухню, но старшая служанка опередила ее; достала из-под фартука крупную, отливающую свежим глянцем луковицу и с низким поклоном подала пророку:
— Возьмите, отец Илья!
Дед ногтями разорвал луковицу пополам, обмакнул половинку в солонку, уставился на скатерть и как бы по принуждению стал жевать. Некоторое время старостиха с изумлением слушала, как хрустит луковица на зубах старика, еще раз переглянулась с мужем, и на ее напудренном лице появилось выражение крайнего недоумения и брезгливости.
2
Удовлетворенный пан Войтехович, утратив к старику прежний интерес, довольно бесцеремонно впихнул его в свой лимузин и приказал удивленному шоферу доставить пророка в Грибовщину.
— Подобного пассажира, Янек, сколько живешь, еще но возил, признайся?
— Да ведь он всю жизнь ездил только в навозной телеге! — в тон начальнику съязвил безусый юнец в кожаной куртке, насмешливо оглядев старика. — Ладно, машина выдержит! Старче, из машины не высовываться, это тебе не на печи со старухой!
Войтехович сиял, глядя на отъезжающий лимузин. Причина для радости была: отлично уладив дело пророка, он имел все основание рассчитывать, что служебное рвение его начальство заметит. Вернувшись в кабинет, староста долго не мог придумать себе занятие. Он внимательно оглядел свой кабинет.
На столе аккуратно сложены альбомы, стопа варшавских и заграничных журналов. Контрастируя с красным атласом, белеет за спиной силуэт орла. Хрустальная люстра, привезенная из Чехословакии женой, — ах, какой у нее тонкий вкус! — наполняет комнату светлым, звонким сиянием. Взгляд «маршалка» с длинными, как у моржа, усами на портрете кажется сейчас не таким суровым. Таинственно молчат телефоны.
Пану Войтеховичу вдруг захотелось поделиться радостью с женой. Только тут он вспомнил, что так и не пообедал из-за этого неопрятного старикана. Еще вспомнил, как хрустела пальцами Леокадия, — это у нее первый признак раздражения.
«Этот папуас мог вывести из себя кого хочешь, но что поделаешь, дорогая, служба!.. Ничего, девочка моя, мы сейчас тебя успокоим!» — нежно подумал он, глядя на фотографию жены в рамке, стоящей у чернильного прибора, и поднялся.
Насвистывая бравурный марш тореадора, начальник уезда отправился домой.
Все окна своей виллы Войтехович застал открытыми настежь. Служанки, руководимые расстроенной и брезгливо поджавшей губы пани Леокадией, кончали мыть горячей водой с содой цветастый шелк кресел, паркет и принимались оттирать стол, точно на нем наследила болонка.
ПАН СТАРОСТА ВСТРЕВОЖЕН
Давидюк вошел и застал Войтеховича не в настроении.
— Что ж, благодарю, — почти равнодушно принял староста пакет с деньгами. — Подарок от вас охотно беру и пересылаю деньги на строительство госпиталя святого Роха в Белостоке.
Еще больше удивился Давидюк, когда бог и царь уезда заговорил, не скрывая тревоги:
