— Вот же будет смеху, если Нюрка девку принесет! — ржали на камнях и завалинках грибовщинские мужики. — Куда ее Альяш тогда денет? Погорит, бедный, как Заблоцкий на мыле!

— Гляди, как бы всю святую троицу не родила!

— А что ты думаешь? Такой жеребец — не шутка! От него в Креве девки, небось, плакали!

— Альяш говорит: родится дитя — сразу конец света наступит. Так ведь он грудной будет, какой же из него Христос?! Сдурел старый совсем, что ли?! Еще и собор вздумал строить!.. Если ты конца света ждешь, на хрена же тратишься напрасно?

— Старый пень сам не знает, куда его заносит, а ты хочешь понять! — ворчал Базыль Авхимюк. — Не ломай голову из-за пустяков. Вон что на свете делается!

— Газеты пишут — большие бои в Испании, бьют там фашисты наших. По селам собирают помощь.

— Помогли! Как кот наплакал! Пишут — по всей Польше для республики собрано сто тысяч злотых, а один наш Климович больше пускает на ветер за год! За одного коня архангелу Гавриилу три тысячи уплатили, а за трубу сколько вбухали? Теперь выведут сивку из стойла, какой-нибудь полешук, ей-богу, правда, становится раком, Мирон станет ему на плечи, тогда вскарабкается на коня и отправляется прогуливать его!..

Обо всем, что творится на свете, о насмешках над ними ильинцы и знать не хотели. Община жила в своем микроклимате. Не только Нюрка ждала своего дня — целые косяки «апостолят» готовились появиться на белый свет в Вершалине. Со всем этим пророк давно смирился.

Святой совет надоумил своего шефа использовать в помощь «третьим священникам» технические средства пропаганды. Апостол Давидюк почти целиком купил типографии Мишендика в Белостоке и Каплуна в Гродно. Придворный теолог Альяша, апостол Александр теперь из них не вылезал. Пропитавшись запахом типографской краски, массовым тиражом Давидюк начал выпускать брошюры: «Обращение Ильи к народу», «Церковь Новый Иерусалим, устроенная по расписанию пророка Ильи», «Илья Пророк в Польше строит город Вершалин», «Указания Отца Ильи Пророка о воздержании от распутства, чтобы постичь Царство Небесное», «О скором конце света, страшном суде и новом пришествии Господнем», «Об избавлении от мук земных»…

В этой белиберде не было и намека на классовое разделение, не осуждалась эксплуатация, не говорилось о национальном угнетении. Зато испепеляющий гнев направлялся на тех, кто не признавал грибовщинского пророка, — на молодежь, коммунистов, ученых и ортодоксальное духовенство. Прославлялись «простые» мужики во главе с Климовичем, которому «бог открыл великую правду».

Теперь уже не листовки, а целые кипы белых, синих и малиновых книжечек с галиматьей и бредом старых дуралеев, графоманов и пройдох, с этим варевом духовной сивухи посланцы «новой веры», не ограниченные в командировочных расходах, пешком, на повозках и велосипедах, по железной дороге волокли в наиболее глухие уголки православной Польши. Из Гродно и Белостока, прямо из типографий рассылали груз почтой.

Ожидали новую Библию с дополнением — с описанием жизни и учения пророка Альяша из Грибова. Только Регис почему-то все еще не сдавал в печать материалов…

Одним словом, все члены общества жили напряженно, в заботах. Не сидел сложа руки и сам пророк. Уже часы, которыми измерялся конец его карьеры, тикали и тикали, совсем мало времени оставалось до того момента, когда люди спилят дуб, чтобы распять на кресте своего пророка, но никакой угрозы себе Альяш еще не предчувствовал. Преодолев период застоя в жизни общины, он стал добродушным и щедрым, проникся беспечной уверенностью. Все шло на лад, все подчинялись ему беспрекословно, все побаивались его — и превосходно! В церковь Альяш почти не заглядывал, потому что вечно был в заботах и движении. Ходоков к себе он не очень допускал.

Именно теперь многие аматёры начали искать его дружбы и покровительства.

В далекие, бурные для русского православия времена церковь, как известно, раскололась на никонианцев и приверженцев древнего благочестия, возглавляемых неистовым протопопом Аввакумом.

Потом сами раскольники разделились на несколько сект (из-за спора, двумя или тремя пальцами креститься, сколько поклонов бить для спасения души за один и тот же грех, сколько раз говорить «аллилуйя», какому кресту — с восемью, шестью или четырьмя концами — поклоняться, и все эти пустяки для них были так важны, что из-за них несчастные люди добровольно лишали себя жизни!); одну из групп возглавил инок беломорского монастыря отец Филипп.

При Екатерине II во времена гонений, монах Филипп с ближайшим окружением сжег себя, забаррикадировавшись в избе, а тысячи его последователей спаслись бегством на запад, найдя пристанище под Соколкой, в Августовской пуще. Там осколки, екатерининской эпохи затаились на два столетия.

В непрерывном тревожном ожидании пришествия антихриста, августовские староверы строго выдерживали посты, дни проводили в молитвах. Детей своих учили по старославянским книгам и устным преданиям о Пугачеве. При всех властях они ухитрялись избежать воинской повинности, уклонялись от всяких переписей и почти не соприкасались с иноверцами. Занимались они огородничеством, садоводством, разводили пчел и тем существовали. Никто там не слыхал ни вольной песни, ни горячих споров. Все новости доходили к ним, отгороженным от всех, как в консервной банке, с опозданием в несколько лет.

Хотя Грибовщина и была под самой Августовской пущей, слух об Альяше дошел до лесовиков тоже со значительным опозданием. Прослышав о Климовиче, староверы всполошились, несказанно обрадовались: наконец настанет их время! Может быть, впервые за два с половиной столетия делегация белобородых и важных старцев вышла из дремучего леса и заглянула к пророку. Все они были рябые — вера запрещала им какие-либо прививки.

Старший из делегатов с изрытым оспой лицом и широким, как лопатка, носом в синих точечках нетерпеливо заговорил по-русски:

— Илья! Ты не бреешься и образ божий в бороде и усах носишь, не ешь скоромного, питаешься только тем, что добываешь своими руками, и ждешь конца света, и мы носим бороду, домотканую одежду, едим плоды только со своего поля и ждем трубы архангела! Ты восстал против отступников, архиереев и попов, восстали против них и мы! Давай, брат во Христе, объединимся. Вместе нам куда легче выступать будет против этого еврейского синедриона!

— Соглашайся, брат Илья, послушай нас, мы тебе не скребаные рыла, не табачники какие, дело говорим! — поклонились в пояс остальные делегаты.

— В страшный час, когда вся православная церковь перешла в латинство, а миром антихрист правит, будем, брат, сообща и непоколебимо держаться веры и, как сказал наш брат Аввакум, «страха человеческого не бояться и смело по Христу страдать, хоть и бить нас, и на огне жечь будут!».

Но план староверов был разрушен в самом начале. Не ответив на приветствие и поклоны, не пригласив гостей сесть и даже не дослушав их, Альяш обрушился на гостей:

— Изыди, сатана! Бог дал русским православную веру и свой язык. И евреям, и полякам, и татарам, и цыганам — всем он дал свою леригию и свой язык. А вам?

Альяш минуту глядел на них, будто поймал на мошенничестве.

— Леригия-то у вас вроде бы и есть, раскольницкая, а где язык ваш?.. А-а, нету! Вот заговорите со мной по-староверски!.. А-а, не мо-ожете, по-русски говорите! — победно уличил их старик. — Потому что не может человек из одной веры перейти в другую, как не может из лошади получиться корова! Дьявол придумал вам только староверскую леригию!.. И вы хотите, чтобы я с вами, сатанинские дети, столкнулся?! Я не такой дурак, мне и без вас хорошо! Уходите, откуда пришли! Некогда мне тут с вами попусту языком трепать!

Узнал о строительном буме «ильинцев» и Иван Мурашко. Он к тому времени приобрел панское поместье в пятьсот гектаров и заложил собственный Новый Иерусалим. Продав свои наделы, до полтысячи мужиков, их жены и дети переселились в панский хлев под Сарнами. Переселенцы сколотили длинные нары и улеглись на них в ожидании скорого светопреставления.