— В первую очередь на устранение трудностей надо мобилизировать тех, кто их создал по своему недосмотру или недомыслию.

«Молодец девка, — отдал должное Лагутиной Подобед. — Все время за что-то воюет, руководствуясь только соображениями справедливости. Ее мало беспокоит, угодит она начальству или прогневит. А что получает за это, кроме внутреннего удовлетворения? Одни нарекания».

— Можно мобилизовать и тех и других, — добавив голосу солидности, сказал он.

— И как бы вы это сделали на моем месте?

— Я бы организовал рабкоровский рейд. Подобрал бы группу рабочих позубастее и поехал с ними сначала в наш совнархоз, потом в Днепровский, потом на их завод, где строят цех изложниц. И надо не только применить моральный прессинг, но и разведать, когда будут изложницы, чтобы знать, на что рассчитывать.

— Но кто нам даст точные сведения? И в тресте и в управлении будут называть установленные сроки, которые они так талантливо срывают.

— Строители, рабочие, бригадиры. Им врать незачем. — Чтобы как-то смягчить впечатление от этой шероховатой беседы, Подобед сказал уважительно: — А вот предыдущие ваши статьи мне понравились.

Но Лагутина не приняла протянутой руки.

— Вероятно потому, что они не задевали вас, — она испытующе посмотрела на Подобеда. — : А эта — задела. Как ни важна идеологическая работа, а когда сталевару некуда пускать плавку, да его еще бьют за это, никакие лекции о правдивости и честности его не ублаготворят. Наоборот, только обозлить могут.

С утра шел снег. Но снежинки жили до тех пор, пока носились в воздухе. Коснувшись земли, они мигом исчезали в слякоти, разбавляли ее и расширяли лужи. Потом появилось солнце. Оно так ярко светило сквозь прочищенный снегом, обездымленный воздух, что, казалось, никакие астрономические расстояния его от земли вовсе не отделяют.

Лагутина шла в редакцию в хорошем настроении — только что закончила статью, и она наконец получилась. Сколько времени затрачено на нее, сколько сделано вариантов, и только последний ее устроил. К тому же и солнце выглянуло сегодня первый раз за целую неделю. Оно по-весеннему слепило глаза, и воздух обманчиво расточал весенние запахи. Перед тем как перейти улицу, остановилась, пропуская мчавшуюся голубую «Волгу». Как на грех, машина вильнула к тротуару, и сноп брызг обдал Лагутину с ног до головы. Она обомлела, взглянув на свою одежду. Что делать? Возвращаться домой — далеко, предстать в таком виде в редакции неудобно.

Тем временем «Волга» задним ходом подкатила обратно. Открылась дверца, на тротуар выскочила женщина и рассыпалась в извинениях.

Рассерженная Лагутина почти не слышала ее. Она думала только о том, удастся или не удастся ей удалить пятна от этого сложного раствора из уличной грязи, угольной копоти и рудной пыли.

— Я отвезу вас домой, — сказала женщина. — Садитесь в машину.

Такой вариант больше всего устраивал Лагутину, и она приняла предложение.

— Мне на Вишневую.

— Знаете что, поедем ко мне. — Не дождавшись согласия, хозяйка машины свернула на боковую улицу. — Лучше, чем я, уверяю вас, никакая химчистка не сделает.

Через несколько минут машина въехала во двор, затормозила у самого гаража.

В передней Лагутина остановилась у зеркала. Увидела свое отражение и расхохоталась.

— Может, оставим в неприкосновенности? Чем не ткань модернистского рисунка?

Виновницу происшествия даже смутила такая веселость.

— Мне было бы легче, если бы вы бранились, — с горечью протянула она. — Давайте познакомимся. Алла Дмитриевна.

— Дина Платоновна.

— Почему-то мне кажется, что вы не местная. Знаете, что меня подвело? Куртка у вас оригинальная, захотелось поближе рассмотреть ее — и проглядела лужу. Раздевайтесь, без церемонии, я займусь вашим нарядом.

— Мне придется помыть ноги.

— Да, да-, конечно. Вот сюда, — Алла Дмитриевна провела Лагутину в ванную. — Наденьте вот этот халат. Таз, губка, полотенце к вашим услугам.

Ванная была огромная, целая комната, ванна тоже необычная — синей эмали и вместительная, как двуспальная кровать.

Алла Дмитриевна открыла настенный шкафчик, извлекла из него какие-то флаконы и принялась колдовать.

— В гостиной на столе журналы, — сказала она, когда Лагутина, выстирав чулки, повесила их сушить. — Чуть позже будет кофе.

Лагутину сжигало любопытство. В чью квартиру она попала? Чувствовалось, что обитатели ее — люди с претензиями, с особым, несколько старомодным вкусом. Старинная добротная мебель удивительно соответствовала большой высокой комнате и казалась неотделимой от нее. Когда-то подобные меблированные квартиры предоставляли заводскому начальству. Хозяевам такой квартиры оставалось только по своему усмотрению обзавестись мелочами, облегчающими и украшающими быт. Атрибутами этого дома было множество оригинальных безделушек. Фигурки из разноцветного чешского стекла, бронзовый Вильгельм Телль с сыном, потешный деревянный барометр в виде нарядного домика с застрявшим у входа джентльменом с зонтиком, шпиатровая пепельница-гондола.

Лагутина не удержалась, заглянула в соседнюю комнату. Стильный кабинет, отделанный ореховым деревом. Большой стол с ненужным письменным прибором из лазурита, несколько тщательно сделанных моделей — сталеразливочный ковш, изложница, мартеновская печь и кипа утомительно однообразных красных папок.

Пользуясь тем, что на ней легкие домашние туфли и звуки шагов не могли донестись в ванную, Лагутина подошла к столу и на одной из папок увидела металлическую пластинку — «А. Л. Гребенщикову в день пятидесятилетия».

Стало не по себе. Так вот куда она попала! Как же быть, если вернется Гребенщиков и застанет ее в своей квартире? И хозяйка дома не подозревает, что принимает у себя злейшего врага мужа.

Как только Алла Дмитриевна появилась в комнате, Лагутина первым делом спросила, скоро ли вернется муж.

— Он на совещании в Донецке, — ответила Алла Дмитриевна, — так что за свой вид можете не беспокоиться. Кстати, этот халат вам не только впору, но и к лицу. Хотя, мне кажется, вам всё к лицу.

Женщины редко восхищаются женщинами. Некрасивых гложет зависть, красивых — чувство соперничества, а эта красивая женщина откровенно любовалась гостьей.

Куртку повесили в кухне у самой плиты, на которой натужно шипели четыре горелки. Вскипятили кофе.

— Вы, должно быть, очень счастливы в жизни, — простодушно сказала Алла Дмитриевна. — Вы такая… обаятельная.

Лагутина горестно усмехнулась.

— Неужели и вы?.. — вырвалось у Аллы Дмитриевны.

— И я… — Лагутина отвела в сторону глаза, смущенная откровенным признанием.

— Но почему? Почему так получается?

— Я много думала об этом. И пришла к простому выводу: женщина, как правило, ищет мужчину достойного ее внешности. А внешность и содержание далеко не всегда в ладу. Природа недостаточно щедра. Награждая одним, обделяет другим.

— А вашего мужа чем обделила? — набралась смелости Алла Дмитриевна и тут же стушевалась. — Простите за бестактный вопрос, но, по-моему, все можно спрашивать, потому что не на все можно отвечать.

Лагутина помолчала. Не из тех она, что раскрывается перед первой встречной. Но Алла Дмитриевна располагала к себе и к тому же интересовала ее. И сама и в связи с Гребенщиковым. Лагутину не переставал занимать этот человек, она чувствовала, что он, кажущийся при поверхностном знакомстве одномерным, на самом деле натура сложная, во многом противоречивая. Но за откровенность платят откровенностью, иногда даже наперёд, авансом. И больше для того, чтобы вызвать Аллу Дмитриевну на разговор, а не из желания самой поделиться, она ответила:

— У него есть все. И внешность, и ум. Даже утонченность, что у мужчин встречается редко. Не хватает только одного: воли.

— Не поняла, — призналась Алла Дмитриевна.

— Пьёт.

— Господи, у каждого свое… — вздохнула Алла Дмитриевна. И вдруг без всякого перехода: — Я ненавижу свою квартиру. У меня порою вспыхивает бешеное желание вырваться из нее.