Она провела рукой по жестким, как прутья, волосам.

— А вы злой…

— Злые не бывают беспомощными…

Он вскинул голову, и она увидела в его взгляде раскаяние и мольбу.

…Они проснулись в одно мгновение, словно кто-то окликнул их. Голова ее покоилась у него на плече, волосы рассыпались по подушке, касались его шеи. В комнату сквозь темную штору с трудом пробирался пепельный свет, проявляя расплывчатые очертания предметов и восстанавливая вокруг реальный мир. Кровать стояла у самого радиатора, было жарко, и Рудаеву казалось, что лежит он на горячем песке под сожженным зноем небом. Он потянулся к Лагутиной, нежно поцеловал ее в щеку, сказал мечтательно:

— Я хотел бы просыпаться с тобой каждое утро… Она отодвинулась, прикрыла рукой грудь.

— Ну скажи, что ты счастлива… — взмолился Рудаев. — Скажи, прошу тебя.

— Счастлива. Но я не посягаю на твою свободу.

— Посягают на то, чего не хотят отдать. А я прошу: возьми ее. Возьми. Я люблю тебя. Вот эти глаза, губы. Всю тебя. Всю… — Он запнулся. — Неужели я ни чуточки не дорог тебе?

— Любовь подразумевает заботу. И помощь, — горестно проговорила Лагутина. — А я ни заботы, ни помощи, увы, не ощутила.

Рудаев попытался привлечь Лагутину к себе, но она отстранилась и подтянула повыше одеяло.

— Мне надо перешагнуть через полосу духовного отчуждения, которое неуклонно разрасталось и ширилось. Это не просто. Что такое любить? Любить — значит желать все время быть вместе, ты сам только что об этом сказал. А до сих пор ты прекрасно обходился без меня, и я не уверена, что не сможешь обойтись в дальнейшем.

— Дина, зачем так!…

Она не дала ему говорить, зажала рукой рот, и он только смог поцеловать горячую ладонь.

— Вот ты сказал — поженимся, — продолжала она. — А ты уверен, что тебе нужна именно такая жена? На Западе один социолог подверг обследованию сотни женщин и знаешь, к какому выводу пришел? Большинство женщин с запросами несчастны в личной жизни. У них повышенные требования к тем, кого они избирают, ну… в спутники жизни, что ли. Видишь, как трудно обойтись без истертых слов. А мужчины ищут себе пожиже, попроще. С такими легче. И мужское самолюбие удовлетворено, чувствуют себя «над». Да и многие женщины предпочитают, чтобы к ним относились покровительственно.

— Мне сейчас не до социологических исследований, — не удержался от резкости Рудаев и чертыхнулся про себя — дернуло его за язык.

— Многое в жизни бывает в первый раз… Лагутина запнулась под его взглядом, а он не стал просить ее, чтобы договорила, боялся, как бы снова не увела в сторону.

— Я ни на какое «над» не претендую. Ей-богу, я лучше, чем ты обо мне думаешь, и давай сейчас все решим.

Она задумчиво покачала головой.

— Ни сегодня, ни завтра мы не решим. Решит время. Вот когда каждый час одинокого досуга и мне и тебе будет казаться вечностью…

У Рудаева омрачилось лицо, он стал похож на обиженного ребенка.

— Пойми меня, Боря. Не могу я так, закрыв глаза… Боюсь еще раз обжечься… Знаешь, как это больно, когда по ожогу ожог. Давай подождем, повременим немного.

Людей в кабинете Прокофьева сегодня так много, что все они не разместились за столом, пришлось вносить стулья. Появился и Апресян со строителями и еще какие-то деятели, о которых всесведущие сказали, будто это работники Госплана.

Кто подтягивал силы, Збандут определить не мог, ясно было лишь, что без согласия Прокофьева ни один лишний человек не появился бы в этих стенах. А уж разобраться в соотношении сил и вовсе невозможно. Вот строители всех рангов наверняка станут на сторону Воскобойникова — техническая документация готова, металлоконструкции сложены на площадке, оборудование поступит в срок. Работай, выполняй задание и получай награды и премии. А что скажут сотрудники Госплана? Они ведь тоже заинтересованы в реализации своих планов. И спрашивают с них строго и часто, благо всегда под рукой.

Вопреки ожиданиям, Прокофьев оставил Воскобойникова в покое и начал с сотрудника Госплана. Избежав традиционной велеречивой преамбулы, тот сразу обрушил на собравшихся ворох цифр. Каждый день задержки строительства обходится во столько-то тысяч, столько-то тысяч тонн будет недодано стали, столько-то тысяч рублей поглотят простои прокатных цехов, столько-то тысяч автомобилей не выпустят заводы из-за отсутствия автомобильного листа, столько-то тысяч золотых рублей недополучит страна из-за срыва заказов на экспорт, в таких-то странах будет подорвано доверие к договорам, заключенным на поставку металла с Советским Союзом.

От этого человека узнал Рудаев, что в глубинных пунктах Центральной Африки есть селения, где с нетерпением ждут стальной лист, упакованный по двести килограммов в пачке, потому что верблюд, — а там другого транспорта нет — не может поднять более двух таких пачек. Привыкший считать металл тысячами тонн, Рудаев впервые в жизни почувствовал значимость каждой тонны. Впервые оценил и всю сложность работы сотрудников Госплана, которые решают уравнения со множеством неизвестных, поскольку никогда нельзя предугадать, на каком участке этой сложной цепи, состоящей из пятидесяти тысяч предприятий, порвется какое-либо звено или несколько звеньев кряду. И такой простой показалась ему работа в цехе, который можно объять взглядом, где все ясно, хотя далеко не всегда просто, что ему стало стыдно за себя. Поддавшись общему настроению, он неприязненно относился к госплановцам.

Но вскоре чувство раскаяния улетучилось бесследно, его вытеснило отчаяние. Весь смысл выступления работника Госплана сводился к одному: откажитесь от своих требований. Подумайте, во что обойдется переделка цеха стране, прикиньте, что важнее: улучшить условия работы людей и получить больше металла в будущем, но с опозданием, или выиграть во времени и выдать сотни тысяч тонн остродефицитного металла в ближайшее полугодие — ведь каждые сутки задержки — это многие тысячи тонн; взвесьте, выдержите ли тот огромный груз ответственности, который взваливаете на себя.

Рудаев с тревогой посматривал на Збандута, стараясь определить, какое впечатление произвели на него этот шквал тяжеловесных цифр и ворох убийственных доводов, но тот сидел, как мумия, уставившись прямо перед собой в стену.

Затем Прокофьев перечислил недостатки проекта, перечислил по памяти, не заглядывая в бумаги, и попросил заводчан напомнить, если что упустил. Но все основное было упомянуто, а мелочиться никто не стал.

Прокофьев кивнул Штраху, тот поднялся, подошел к небольшому столику, стоявшему неподалеку, сдернул с него покрывало, и взору присутствующих предстал макет нового цеха.

До сих пор Рудаев только слышал об объемном методе проектирования. Макет складывался из отдельных пластмассовых элементов, как составляют дети модели машин и зданий из готовых элементов «конструктора».

На этой объемной модели даже не умеющий читать чертежи мог прекрасно разобраться в расположении оборудования и агрегатов, подъездных путей и линий коммуникаций. Проектировщикам при таком методе трудно было ошибиться и что-либо перепутать, а строители, ясно видя, что к чему, без обычных затруднений могли составить план своих работ.

Предупреждая лишние вопросы, Штрах объяснил, что все конструкции, которые надо делать заново, окрашены красной краской. К общему удивлению, их оказалось меньше, чем предполагали. Заново перепланировав цех, проектировщики умудрились сохранить многое из того, что уже было изготовлено.

— Давно так проектируете? — живо заинтересовался Прокофьев.

— Года полтора, — ответил Штрах.

Прокофьев пристально посмотрел на Воскобойникова, и тот прочитал в его взгляде осуждение.

Рассмотрев макет, заводчане сразу активизировались. Посыпались предложения — вот сюда бы еще один стенд для ремонта ковшей, вот здесь нужен дополнительный заезд в разливочный пролет, вот тут хорошо бы удлинить площадку.

Директор Южгипромеза слушал, думал, кое с чем соглашался, иногда возражал. Чувствовалось, что не один день просидел он над макетом и многое отработал сам.