Когда от Сениной уходили в танцевальные кружки, где обучали разным лихим танцам, она не удивлялась. В Приморске балет не был в почете, приезжавшие сюда на гастроли оперные театры на балетных спектаклях горели. Они шли при полупустом зале в отличие от опер, на которые билеты раскупались полностью.

Всеми силами старалась Вера Федоровна поддерживать в своих питомцах этот нежданно вспыхнувший огонек. Она рассказывала им истории балетных постановок, давала читать книги по искусству и спрашивала о прочитанном так, как учитель спрашивает заданный урок.

Зоя впитывала в себя все, как губка, Виктор иногда поленивался. Да и мудрено ли! Слишком много взвалил он себе на плечи.

«Не хватит у него сил. Что-то он оставит. Либо техникум, либо балет, — е тревогой думала Сенина и холодела при мысли, что придется расстаться с многообещающим учеником. — Может, выпустить скорее на сцену, чтобы вкусил радость общения со зрительным залом? — Но тотчас отвергала эту мысль: — Слишком рано».

И выдержала характер. Выпустила на сцену группу с классическим репертуаром, лишь убедившись, что ни ей, ни ее ученикам краснеть не придется.

Все же первый концерт радости не принес.

Когда вылетевшая на сцену в легкой пачке Зоя Агейчик сделала несколько прыжков, она вместо аплодисментов услышала: «Бесстыдница!» Это слово бросила и зло повторила старая женщина при одобрении почти всего зала.

Зоя долго плакала за кулисами и уверяла подруг, что больше никогда выступать не будет.

Как ни странно, но многие зрители видели живых балерин впервые в жизни. Завсегдатаи рабочего клуба привыкли к характерным и народным танцам, а «девки с задранными подолами» и парни в трикотажных, в обтяжку, «кальсонах» резали глаз и казались верхом неприличия.

— Дорогие мои девчонки, — увещевала Вера Федоровна пригорюнившихся балерин, — вам не реветь надо, а радоваться. Вы прокладываете путь классическому балету в рабочем клубе. А первопроходчикам всего труднее.

С большой тревогой ждали кружковцы второго концерта. Неужели снова их примут так же? Даже в том, что все билеты были раскуплены заранее, усматривали дурной признак — должно быть, скандальная слава успела разнестись по городу.

Девочки нервничали еще больше, чем перед первым выступлением, — они попросту боялись зрителей. И Сенина решила помочь им — перестроила программу. Начала ее с конца, с коллективного танца — выпустила на сцену сразу несколько балерин: на миру-де и смерть красна.

Стоя у занавеса, Вера Федоровна видела все промахи своих учениц, но не поправляла их, — и так нервы у девочек напряжены до предела.

Окончен танец, балерины, как цыплята во время дождя, ищущие укрытия, опрометью бросились за сцену.

Долгая мучительная пауза — и взрыв аплодисментов. Девочки стоят за сценой растроганные, счастливые, забыв о, том, что им нужно выйти к рампе и раскланяться.

Вера Федоровна почти силком выталкивает их на сцену.

— Доброе начало — половина дела, — улыбаясь и едва сдерживая слезы, говорит она стоящей рядом Зое, и объявляет ее номер.

Контакт со зрителями налажен. Темпераментный танец из балета «Дон-Кихот» заставляют исполнить дважды.

После концерта «артисты» долго не расходятся, возбужденно и почти, профессионально обсуждают успехи и промахи друг друга. «Гармония», «скульптурность», «трактовка» — о, они теперь располагают значительным арсеналом специфических терминов и с удовольствием щеголяют ими.

Это обсуждение кладет начало откровенным- непредвзятым обменам мнениями, которые теперь происходят после каждого выступления.

Ни одно празднество не обходится больше: без, выступления хореографического коллектива. Его приглашают в другие клубы, в другие города Донбасса.

Окрыленные успехом, уверенные в том, что им по плечу сложные творческие задачи, «сенинцы» решили перейти от концертных программ к постановке балетного спектакля. Но какого? Наиболее горячие предлагали «Лебединое озеро» или, в крайнем случае, «Бахчисарайский фонтан». Нападали на Веру Федоровну, которая пока что и слышать не хотела о таких серьезных работах и упорно стояла на своем: им надо начинать с чего-нибудь попроще, подоступнее.

Люди, которые не имели никакого касательства к тому, что происходило в коллективе, были крайне удивлены, когда на улицах Приморска появились красно-зеленые афиши, напечатанные в типографии.

К цеху исподволь подкралась беда — возникли серьезные затруднения с разливкой стали. С внедрением продувки печи давали металла больше, изложниц тоже требовалось больше, но как на грех поставка их уменьшилась, а затем и вовсе прекратилась — не сработали межсовнархозные связи. На днепровском заводе задерживался пуск нового цеха отливки изложниц, а наряды были выданы на него. Старые же поставщики отключились раньше, чем включились новые.

Нет горшего простоя для сталевара, чем задержка готовой плавки. Нет простоя и опаснее. Перегретый металл объедает огнеупорную наварку, добирается до кладки и может уйти куда ему не положено — в порог, в откос, в заднюю стенку. Даже струю воды, прорвавшую плотину, и то нелегко удержать. А попробуй удержать струю расплавленной стали! Да еще если она рвется из печи со всё возрастающей силой. Недостаток изложниц обрекает на аварии.

В начале декабря простои в мартене были единичными. Потом участились. В цехе поговаривали, что при старом начальнике такого не было, тот умел выколачивать все нужное для цеха, а Рудаев «гаркнуть вверх» еще не научился и научится ли?

Рудаев чувствовал справедливость нареканий. Он звонил в совнархоз тем же людям, что и Гребенщиков, но получал иные ответы: «Потерпите», «Не сгущайте красок», «Не паникуйте» и самый классический — «Мобилизуйте внутренние резервы». Вот этого последнего совета он выполнить никак не мог — мобилизовывать было нечего. Количество изложниц таяло с каждым днем, недостаток изложниц вызывал задержку и перегрев плавок, а перегретый металл ускорял выход оставшихся изложниц из строя. Замкнутый круг.

Самое правильное в этой ситуации было бы остановить одну печь. Но кто на это пойдет, особенно в последний месяц года, решающий план всего года? Сорвется план по мартеновскому цеху — полетит в тартарары годовой план по заводу. К тому же изложницы обещали со дня на день. Старые, правда, основательно изношенные, по и они могли облегчить положение — каждая вмещает семнадцать тонн стали.

В отчаянии Рудаев обратился к отцу. Но Серафим Гаврилович ничего утешительного не сказал. Бывало и в старом цехе такое и кончалось всегда плохо — крупной аварией. А когда начальника цеха снимали, изложницы появлялись. В общем по принципу: гром не грянет — мужик не перекрестится.

И гром грянул. Как-то в ночной смене за несколько минут до выпуска за печью засиял свет: металл пошел в заднюю стенку. Сначала совсем тонкая струя быстро увеличивалась, стала толщиной в руку, потом шире, еще шире. Подняли крышку и лопатами принялись бросать на стенку все, что попадалось на лопату, — железную руду, доломит, магнезитовый порошок. Ничто не помогало. К выпускному отверстию из-за нестерпимого жара нельзя было подойти. И вот тут как нельзя лучше проявил себя Женя Сенин. Он загородил желоб листами кровельного железа и, напрягая все силы, стал пробивать отверстие. На нем дымилась одежда, но он в исступлении бил ломом до тех пор, пока в желоб не хлынула сталь. Когда он отскочил от желоба, у него не было ни бровей, ни ресниц, а на лбу и на щеках алели ожоги.

Как только уровень металла в печи снизился, стенка перестала кровоточить.

Рудаева на аварию не вызвали. Пожалели. Не так давно ушел из цеха, наверное, только заснул. И диспетчеру завода не сообщили, чтобы не поднял паники и не будил начальника. Решили отвечать вкупе и «за аварию и за молчание.