Збандут не стал разъяснять своего вопроса, а Даниленко не переспросил его. Они, кажется, достаточно поняли друг друга и сейчас размышляли об одном и том же: работать им вместе или не работать? Они не испытывали особой радости, представляя перспективу этого содружества.
И единственное, что заставляло Даниленко мириться со Збандутом, так это необходимость иметь на приморском заводе крепкого хозяина. Повозиться с ним придется немало, но если заполучишь в союзники, о, тогда можно дробить скалы и воротить горы.
— Учтите одну ситуацию. — Глаза Даниленко посерели от внутреннего холода. — Местные организации очень болезненно реагируют на ввоз кадров со стороны. Появилось даже такое понятие: «Истребление местных кадров».
— Я знаю про эти настроения, — Збандут понимающе кивнул, — но принимать, их во внимание не собираюсь. Для меня люди и впредь будут делиться не на местных и приезжих, а на стоящих и не стоящих. Я не впустую использовал две разведывательные поездки и наперед вам скажу, кого придется приглашать. Агломератчиков, поскольку это новая для завода специальность, конверторщиков по той же причине.
— Но можно научить и своих! — Даниленко все суровел и суровел. — Тут два пути. Легкий — переманивать готовеньких и потруднее — использовать местные человеческие резервы.
— Давайте расстанемся, — неожиданно произнес Збандут и, заметив недоумение в глазах Даниленко, уточнил: — Не насовсем. До завтра. Подумаем еще.
— Подумаем, — согласился Даниленко и встал с кресла, раскинув руки, с удовольствием выпрямляя уставшее тело.
— Только и вы учтите. — Збандут лукаво прищурился. — Меня вы не знаете и, как говорят, покупаете кота в мешке. Буду откровенным. Покупаете не кота, а черта. Самого настоящего, колючего и неприрученного. А черти, да будет вам известно, — загляните в Брема, в раздел парнокопытных — в зрелом возрасте ни приручению, ни дрессировке совершенно не поддаются.
Глава 9
При разных обстоятельствах и по-разному читали статью Лагутиной в «Известиях» — «Повторение ошибки — преступление».
Даниленко — в самолете, когда летел из Москвы в Донецк. Сначала пробежал статью глазами, выругался — вот прыткая стервоза — никаких препон. Не побоялась даже заголовок взять из рудаевской телеграммы. Потом прочитал строчку за строчкой. Что ж, логично, обоснованно, подкреплено фактами, цифрами, мнением людей. Хочешь не хочешь — отмалчиваться теперь нельзя. Надо обсуждать на бюро обкома и статью, и все, что за ней стоит.
В глубине души Даниленко был рад появлению статьи. Она пробивала ту самую стену, которая казалась ему непрошибаемой, и понуждала к действию его лично. От общественного мнения никуда не денешься, а оно будет на стороне Рудаева.
Троилин наткнулся на знакомую фразу, вынесенную в заголовок, когда перебирал газеты во время общезаводского рапорта по селектору. Не прерывая своего занятия, просмотрел статью и взбеленился. Тезисы те же, что и в докладной Рудаева. Будто вместе писали. Он стал невпопад спрашивать, невпопад отвечать и кончил тем, что поручил вести оперативку главному инженеру.
Проштудировав статью основательнее, он вдруг совсем другими глазами увидел и себя и Рудаева. Один прячется от бури, другой ищет ее. И такой смешной, надуманной, притянутой показалась ему формулировка приказа:«…не выполнил задание по освоению конверторного производства». А его телеграмма? «Изучайте то, что есть».
Как он дошел до этого? Самолюбие? Или просто старость, перспектива скорого ухода на пенсию? Так и уходить нужно с незапятнанной репутацией, с чистой совестью и перед теми, кто работает сейчас, и перед теми, кто будет работать после него.
Дорого дал бы он, чтобы не было ни этого приказа, ни телеграммы, ни разговора с Рудаевым, ни бюро. Но события вспять не повернешь.
Подобед прочитал броско поданный трехколонник на скамеечке возле Красных камней. Он был поставлен в известность о рудаевской телеграмме, и она его тоже покоробила. Тогда он согласился с Троилиным, что Рудаев взял на себя слишком много, влез в дело, которое выше его компетенции, — амбиция без амуниции. А оказывается, тревога Рудаева была обоснованной. И даже тон.
У Штраха представленный Лагутиной на всеобщее обсуждение материал нашел живой отклик. Он мог бы спокойно подписаться под ним, добавив, пожалуй, еще несколько пунктов. Лагутина не увидела всего того, что увидел он, и не предложила того, что может предложить он. Конструктивное решение ряда узлов пришло к нему еще по дороге из Тагинска. Остальное дорабатывают проектировщики первой руки. Теперь можно смело идти в наступление против типового проекта, кардинально переделывать его если не для приморского завода, то для следующего.
Гребенщиков увидел злополучный номер газеты в руках у жены. Она не просто читала статью, она изучала ее. Многие строчки были подчеркнуты, на полях стояли вопросительные и восклицательные знаки. Не говоря ни слова, отдала газету мужу и продолжала сидеть молча, пытаясь пробить взглядом маску бесстрастия, которую он сразу же надел. Ни его, ни Троилина Лагутина ни в чем не попрекнула, но их вина прямо вытекала из всего содержания статьи.
— Как твое мнение? — спросила Алла, когда Гребенщиков, тщательно скрывая раздражение, аккуратно сложил газету.
— Влюбленная бабенка выгораживает своего обоже, — пренебрежительно брякнул он.
— Ну, это из области твоих предположений. А по существу?
— Надо проверить, что здесь соответствует действительности, а что — плод досужей фантазии.
— Тебе пора бы иметь ясное представление. Ты с проектом хорошо знаком.
Гребенщиков взглянул на жену исподлобья. Штришки допроса явно не пришлись ему по вкусу.
— И объясни мне, пожалуйста, как это могло получиться? — продолжала Алла. — Журналистка ставит вопрос, который приличествовало бы поставить тебе.
— Потому что не знает, когда можно его ставить и где. Машет кулаками после драки. Самая выгодная позиция — предупреждать. Окажется не права — забудут, а если вдруг выяснится, что смотрела в корень, — можно ходить гоголем. Как же — предупреждала, сигнализировала…
— Разве она не рискует, выступая так?
— Рискует, — нехотя выдавил Гребенщиков. — Шельмование института, демобилизация строителей…
— Выходит, она человек смелый?
— Это погоня за сенсацией. Журналистов хлебом не корми — подай сенсацию. И самолюбование — вот, мол, я какая, никого не боюсь, иду напролом.
Алла поднялась, подошла к трюмо, стала поправлять волосы. Гребенщиков тоже поднялся, с облегчением, решив, что допрос закончен. Но не тут-то было. Жена не дала ему даже передышки.
— Андрей, почему ты всегда выискиваешь в людях дурные побуждения? — спросила она. — Ну скажи: почему?
— Я не выискиваю. Я просто сразу распознаю те мотивы, которые ими руководят. Большей частью человек действует под влиянием сугубо личных побуждений, поверь мне. Далеко не всегда они благие и не всегда совпадают с общественными.
— В данном случае как раз совпадают. А вот у тебя… — будто ненароком бросила Алла.
Гребенщиков подошел к жене, заискивающе заглянул в глаза.
— Ты сегодня опять не в духе.
— Я не выхожу из этого состояния. Мне не нравится твое предвзятое отношение к людям.
— К людям относятся так, как они того заслуживают.
— Тогда почему к тебе плохо относятся?
И вот тут Гребенщикова выручила дочь. Прибежала плача и затараторила:
— Посмотри, что Вова делает! Он меня не слушает. Он обои перекрашивает над кроватью. Я ему говорю, что нельзя, что мама накажет, а он…
Гребенщиков в раздоры детей, как правило, не вмешивался, но сейчас с превеликой охотой поспешил урезонивать расшалившегося сына.
— А что, если мы пообедаем, — миролюбиво предложил он, вернувшись.
Алла пошла накрывать на стол, а Гребенщиков, воспользовавшись затишьем, принялся переодеваться. Выдержка стоила ему дорого. Внутри все клокотало. Что он сделал этой писаке? За что она последовательно истребляет его? Снаряд выпущен как будто по институту, а осколки летят в него. И этот змееныш, которого он отогрел на своей груди, опять торжествует. Победитель…