Одним словом, пока Д. Черепахин говорил речь, полковник, который ненавидел Черепахина, по обстоятельствам, которые здесь неудобно рассказывать, но о которых упоминается в его завещании, — полковник Л. К. Скорняков, мужественный человек — и можно будет простить ему эту вспышку, схватил револьвер со стола и через окно, перегнувшись, выстрелил в Черепахина. Он был отравлен газами, газы повлияли на его грудь, он кашлял, как я уже вам сообщал, — и он кашлянул в тот момент, когда целился, рука его дрогнула — и он промахнулся.

Пуля убила стоящего рядом с Донатом солдата. Солдаты вскочили в землянку, убили Л. К. Скорнякова, который защищался отчаянно, надо отдать справедливость, убили попа и выпороли сестру милосердия Мургабову.

Вам теперь смешно, но неприятно лежать на скамье под прутьями, когда тебя порют солдаты и рядом лежит тело мужа. Вообще все это было страшно, но самое страшное было в том, что Д. Черепахин — сын профессора, не остановил солдат, а сказал, что у него похищен свет и дорогая невеста и он пойдет их ловить. Он пошел по заброшенным траншеям, под возобновившимся огнем — и его не смогли остановить.

Но тут расправились. Тут за свою потерянную карьеру я им дал. Пулеметиками начали чистить. Мы — сообща. Я очень доволен.

Здесь я возмутился, и здесь я потерял свою карьеру, и смею вас уверить, что в дальнейшем меня преследовала мысль не столько поймать Д. Черепахина, — это, я сознаюсь, было у меня вначале, но затем исчезло, — уже на втором секторе войны, все было перерыто и испорчено, я понял, какой великий артист Д. Черепахин, и я захотел быть его помощником, но отнюдь не ловцом. Но я не мог отказаться от своего чина и от своей возможности продвигаться.

Я мчался вслед за Донатом. Он прошел из своего ложемента, и так как рядом с ним стояли негры, то тут только я понял, какое великое дарование актера у него было. Он сделал что — он увидал убитого негра, он взял его одежду, его документы, — а негра одел в свое — и, таким образом, похоронили Д. Черепахина.

Война нас сделала одинаковыми — и негра нельзя было отличить от белого. Д. Черепахин прошел в лагерь — и там, собрав негров, произнес им речь о том, что война кончилась, что немцы отступают. Он искал каску немца, он исполнял свой обет, и когда мы примчались в негритянский лагерь, Донат уже ушел среди пуль в соседний лагерь.

Там были зуавы, он, наверное, поступил так же, но мы не могли обладать такими способностями, которыми обладал он, а именно, способностями перехода: там, где он переходил, мы должны были обходить — и пока мы объезжали на своем автомобиле вокруг проволочных заграждений и наглых взглядов солдат, — он успел получить волшебный клубок бреда от умирающего негра.

Он должен [был] поднять тяжелый камень, который упал на негра с разрушенного здания. Он с трудом задержался, он торопился, но он взял оглоблю от сломанной повозки и поднял камень, подкатив под рычаг колесо. П.-Ж. Дону говорит, что невозможно пройти этими полями. Тогда умирающий негр просит Доната оказать ему услугу, прежде чем он передаст ему свой клубок. Д. Черепахину было жалко на него смотреть, он спешил — но ему надо было переодеться, а он не желал раздевать раненого, а раненый это понимал, а потому и задерживал его своими просьбами. Донат же исполнял их потому, чтобы легче было усидеть — и не так скучать. По долине ходило стадо кобылиц, которые страстно хотели жеребца. Как их было устеречь. Жеребец был убит. Кобылицы подходили к жеребцу как бы прощаться. Донат освободил его тело и запалил его шерсть; они отошли, он их спутал уздечкой, они стояли и не могли затоптать раненого, потому что тут один проход. Он воздвиг другой проход, он отгонял кобылиц и поднял тот прут, которым отгонял их раненый, — и пока кобылы обнюхивали коня — он сделал перегородку, баррикаду от кобыл — раненый успокоился. Ом велел разжать ему руку и, счастливый, сказал, улыбаясь:

— Ты получил волшебный клубок бреда, а мне он не нужен — я и так умираю, — и он умер.

Донат усмехнулся, но ему стало лучше, он как будто услышал последние слова негра: «брось», он кинул клубок на землю, переоделся, оттянул тело; кобылицы ринулись в поле — он увидал, по какой линии стреляют, — и взял влево, кроме того, он увидал, где секреты.

Он сказал речь, и так как торопился и ему засветло хотелось прийти к прожекторам, чтобы они бросили светить. Он чувствовал себя великолепно. Все удивлялись, откуда в этом простом солдате такой великий талант оратора, и только потом не могли соединить эти два лица. Солдаты все удивлялись, но он услышал знакомый гул «Мерседеса» зеленого — и пошел дальше, прежде чем его успели остановить.

В полуразрушенной кирхе он увидал пленного старика — эльзасца, которому грозил расстрел, так как его обвинили в шпионаже. Его забыли. Часовой был убит. Здесь побывали немцы, которые отступали. Его могли убить свои же бомбы. Он освободил пленного — и пленный передал ему карту, наполненный благодарностью. Донат работал целых три часа, освобождая его из плена. Он узнал много полезных сведений от пленного, в частности, как он может узнать о том, как едут члены контрразведки.

Пленный передал ему наперсток бабушки и письмо к телеграфисту. Наперсток — это амулет от смерти, бабушка носит его сто лет. За этот наперсток телеграфист скажет все, что угодно. Донат так и поступил. Телеграфист в полуразрушенном здании, с ним его молодая жена, которую он больше всего боялся потерять. Они очень удивились такому смельчаку, который осмелился прийти так, — и телеграфист сказал:

— Просите, что хотите, у меня.

Д. Черепахин сказал:

— Я знаю, что прошу у вас очень многого, но вот я смотрю на вашу молодую жену и вижу, что вам ее жалко потерять, а между тем я уже потерял свою невесту и, мало того, что ее увлекли, ее еще могут обвинить в шпионаже, и я ее могу потерять навсегда.

Молодая жена телеграфиста заплакала от умиления и сказала:

— Он сделает все, просите.

Черепахин сказал:

— Я прошу вас сообщить мне, когда мимо проедет на сектор зеленый «Мерседес» контрразведки.

Телеграфист грустно сказал, что это он едва ли может сказать, но тут его товарищ — который может знать шифры.

Пришел товарищ, молодой священник, который сказал:

— А, это тот молодой человек, который помог мне выбраться из пруда.

В пруд солдаты его столкнули, Черепахин возмутился, но спас.

— Я знаю слегка это дело, так как до ранения работал по шифру сектора «А».

Они сказали: через час под расщепленным дубом Дону будет принимать доклад, так как идет необычайная слежка за каким-то бежавшим солдатом. Он поблагодарил его. Он пришел к расщепленному дубу Подошел шпион. Черепахин залез на сук — и с сука, когда шпион закуривал, наставил на него револьвер, затем крепко связал, одел в свою одежду, выспросил, что надо, предупредив, что первая пуля будет в сучья, закурил и сел ждать.

— Как хорошо получить наперсток, — сказал телеграфист, — а священник шел, прихрамывая. Донат был очень доволен.

Я ехал в автомобиле к этому злополучному дубу. Я не говорю, что Дону преисполнился негодования после происшествия у знаменитого расщепленного дуба, нет, к тому, что было ему бесполезно, он мог быть даже нежным и внимательным. Он не особенно верил, что идет вдоль окопом Донат Черепахин. Тело Доната нашли, но он думал, что тут работает целая организация, и потому надо спешить, чтобы эпидемия солдата-невидимки не распространилась на весь фронт.

Должен сказать, что и я так думал, и последующие события достаточно сильно разубедили меня в этом. Но вернусь к моему рассказу. Дело разведки, которое вел Дону, было столь деликатно, что он не доверял даже шоферу, я же попал с ним случайно, не подумайте, что я был связан с контрразведкой, я уже тогда сложил свои полномочия, я уже убедился, что ловил великого актера, так как на подобные перевоплощения, которые я увидел у Доната, мог быть способен только великий актер, мировой актер. Этому свиданию Дону придавал важность, так как в этот район должен был спуститься Донат, и нам казалось, что мы определили его, Дону сам правил машиной.