Вавилов плохо понимал то, что ему говорили. Он был потрясен своим посещением электростанции. Он уже не боялся машин. Он многого теперь не боялся, черт возьми. Он выздоровел. Он пожал руку Т. Селестенникову, тот подумал, что он благодарит его за то, что он понимает его, он крепко ответил ему на пожатие.

Измаил просил лодку. Все всполошились. Особенно узбеки. Взяли багры. Пицкус сказал: то, что Вавилов предполагал, так и вышло — делянка пяти братьев уничтожена. Он только подталкивает природу, он только помогает ей. «Пять-петров» ссорятся и кричат друг на друга. Да, свершилось. Вавилов победитель. Лясных сказал просто и ясно, что во имя дружбы он видит, что Вавилов любит Овечкину — и он ее уступает, но она сказала, что не любит Лясных — и хорошо. Он доволен. Вавилов смотрел на нее — и она на него; как это могло случиться, что они на этом местном вопросе, на споре об этом затопленном рве, который нашел находчивый Лясных, сошлись. Они спорили, и вода в это время поднималась. Она понимала, что никто так ясно не мог понимать местные нужды; Вавилов полюбил это угрюмое место — и за это она смогла полюбить Вавилова.

Измаил уже отплыл, когда они с Лясных и Т. Селестенниковым пошли к лодке для того, чтобы измерить фарватер. Готовится огромная флотилия, надо объехать затопленные улицы, Вавилов призывал — и отправлялись огромные лодки. Люди стояли с вещами на возвышенном берегу. Их привозили на лодках. Кремль весь горел в огнях. Они смеются над нами, когда мы тонем, они хотят молиться.

Вавилов разговаривал с членами комиссии и Т. Селестенниковым, который говорил, что возможно пустить пароход, но многие члены комиссии не видели этой возможности; пароход давно надо разобрать, он взорвется. Победили те, которые утверждали, что можно попробовать, ибо на лодках неосмысленно. Вавилов и Лясных поехали искать фарватер. Вода прибывала. Она была страшна. Прошел слух, что кремлевцы подкупили капитана парохода и что он отказывается перевозить. Шум был сильный, возбуждение росло. Все уже забыли Измаила. Люди решили переезжать в Кремль, потому что вода поднималась до дамбы. Лодки подплыли. Б. Тизенгаузен встретил их, перевесившись через перила. Он торжественно гремел. Да, наконец-то нашли возможным призвать его. Конечно, он спасет. Он поутру поедет, если ему показать фарватер. Лясных вызвался его провести. Он будет ему весьма признателен. Он настолько уверен в своем пароходе, что повезет и свою жену. Он пошел, ковыляя, в гору. Вавилов призвал П. Голохвостова — и тот поспешно кинулся освобождать помещения. Он освободил быстро. Он расселит всюду. Но поднимался ветер. Раздался стук байдарки, зычный голос — и Пицкус сказал, что он не мог лежать, ибо его ухо услышало подозрительную тишину. Власть не бездействует, но хорошо, если и общество позаботится о своих друзьях. Люди, услышав ветер, который еще больше нагонит воды, не поверили в достоверность своих ног — решили переправиться. Вавилов должен их усмирить. Вавилов поехал. Здесь он оставил Лясных, который должен был въехать только при появившейся светлине. Но опускался туман. Пицкус сидел и улавливал звуки. Он услышал лодку. Он услышал разговор Л. Селестенникова, он услышал запах тела Агафьи — и сказал:

— Баба гребет.

Овечкина решила действовать быстро. Ложечников помог ей хорошим советом. Вавилов удивился, что он так быстро сказал: «Обожаю». Они оба рассмеялись. Он чувствовал себя очень утомленным. Она его проводила с тревогой. Они утешали рабочих. Ложечников тоже был затоплен, а Гусь-Богатырь отказался выехать из дома. «Да и какая лодка может меня выдержать», — сказал он.

Исправдом окружила вода — и С. П. Мезенцев во имя старой дружбы прислал Вавилову заявление спасти их, — хотя бы в последнюю очередь. Пять братьев раскололись — и двое из них, тот, что был в Германии и которому не хотелось помирать, и Осип, полюбивший свою отвагу, — тоже пришли просить помощи. Ложечников говорил лениво:

— Сейчас Вавилов придет, — и он сказал лодкам: — Заблудитесь, благодарите бога, что вас вывозит Вавилов.

Они ответили, что поедут на колокол. Но они, точно, заблудились, и, когда спросили у кремлян, шедших навстречу им в лодках, дорогу в Кремль, кремляне приняли это за насмешку, огрызнулись — и началось побоище на водах.

Да, Вавилов боялся мистики и разговора с попом, с Гурием, а оказалась ерунда — он и здесь победил, он и здесь оказался правым. Конец пришел тебе, епископ Гурий, рано или поздно.

В лодке отец Гурий слышал разговор, что нигде по Кремлю не могли найти лодки Л. Селестенникова, который, говорят, при смерти, и что пропала Агафья, которая, возможно, уплыла на лодке Л. Селестенникова. Говорили о ней с сожалением, а некоторые злорадствовали, но так как плыли одни мужчины, то отзывались о ней хорошо. Она прокляла Е. Чаева. Туман поднимался выше лодок, отец Гурий велел перекликаться. Ветер утих. Туман густел. Скрипели уключины. Сырость. Отец Гурий увидел огонь.

— Это фонарь на шоссе, которое идет от реки к Мануфактурам и к станции, нам нужно плыть направо, среди кустарников, — раздались голоса.

Епископ Гурий так и велел плыть, но самого его манил этот фонарь и он попросил дьякона Евангела грести дальше. Они налегли и уткнулись в песок. И одновременно с ними воткнулась другая лодка, и на ней о. Гурий увидел Т. Селестенникова и Вавилова. Вот где представился случай поговорить! Они пригляделись. Трифон воскликнул:

— Батя!

И то, что они увидели у фонаря — и очаровало и огорчило их. Спиной к фонарю стоял, держась за дерево, Л. Селестенников, без пальто. А на его пальто стояла, раздеваясь, Агафья. Он воскликнул:

— Все, все снимай, вплоть до рубахи!

Она вяло улыбнулась и потянула вверх рубаху. Всех ожгло это великолепное, нежное тело. Лука Селестенников подбежал и схватил ее за груди (…) Она стояла гордая, с неподвижным и гордым лицом. Она дозволяла себя трогать, как он хотел. Затем он сказал:

— Одевайся, простудишься!

Она быстро оделась. Он раскидал прежнюю ее одежду по лодке и, оборачиваясь к Кремлю, воскликнул:

— Да, православные, Агафья померла!

Они поднялись в туман и пошли к станции. Едва они отошли, как от кустарников раздались крики, всплески весел в тумане и вопли. Вавилов сказал:

— Видите ли, отец Гурий, ваша агитационная ставка на милосердие — бита. Мещане и рабочие дерутся.

Отец Гурий сказал:

— Не мне вас просить о милосердии, хотя я и надеялся, что мы поймем друг друга. У меня к вам одна просьба — это ушла Агафья, женщина, которая много страдала от гордости и наказана за свою гордость жестоко. У людей есть мечта, что она утопилась, ей хочется оставить по себе хорошую память, она хотела бы остаться в глазах потомства хорошим человеком, не более, но она не может утопиться, потому что слишком тело ее хочет жить, она утопится позже. Люди поверят.

Вавилов усадил Трифона и сказал, отталкивая лодку:

— Мы не поверим.

Он поплыл. Он рассмеялся. Он глухо отказался разговаривать.

Отец Гурий перекрестился, у него стало железное лицо, и по одному его лицу дьякон понял, как надо грести. Он повернул. Едва их лодка слабо вырисовалась из тумана и пошла среди сцепившихся лодок, как лодки мануфактуристов начали отходить смущенно, и отец Гурий понял, что отходят оттого, что его лодка была принята за лодку Вавилова, и что это есть та великая победа над людьми, которой добивался Вавилов, и — что демонстрация этой победы выпала на долю отца Гурия. Лодки начали раскрываться, но начались вздохи, в суматохе исчез И. Лопта. Отец Гурий понимал, что тот страшный грех, который он отказался передать сыну, он искупил тем, что бросился в реку и утопился. Отцу Гурию было страшно тяжело, но он пересилил себя. И кто-то из истеричных людей сказал, что он слышал голос И. Лопты, который молчал — и вдруг превратился в великого проповедника: — «и встал и говорил нам, в то время как мы дрались — и мы остановили свои весла, которыми хотели бить мануфактуристов, и кровопролитие, готовое сорваться, остановилось!».