Лодки расстались. Они медленно возвращались в туман. Отец Гурий вышел отягощенный. Толпа возбужденно кричала:

— Разве так встречают милосердие!

Они негодовали. Они готовы были всех перебить. Подошел священник Богоявленский. Отец Гурий тихо сказал:

— Будем спать, православные.

И все мирно пошли по своим домам.

Священник Богоявленский выразил сожаление о потере И. Лопты и тут же передал, что И. Лопту одна женщина встретила в образе счастливого мужа, который гулял, довольный, по кремлевской стене и как бы выпивши был от радости. Предел идеализации — добавил он. Девушка, шедшая от обедни, видела его в виде отрока; отрок с ней говорил и звал ее качаться на качелях, и, когда она его спросила, где он живет и как его зовут, — он назвался И. Лоптой и указал свой дом. Двое этих свидетелей стояли рядом со свящ[енником] Богоявленским и радостно и сумасшедше кивали головой. О. Гурий сказал:

— Я согласен, — и священник Богоявленский перекрестился, — будем считать, что в Кремле есть свой епископ, готовый принять паству.

О. Гурий жестко улыбнулся:

— И мученический венец?

Священник Богоявленский почтительно замахал на него руками и отошел. Гурий бродил всю ночь по Кремлю. Исчез туман. Он увидел огромное пространство, ему показалось, что идут к пристани четверо: он узнал цветные халаты узбеков, Е. Дону и актера. Любовь к театру объединила этих людей — и актер повез Е. Дону учиться, а Измаил похоронил Мустафу. Так [Гурию] рассказал один из плотовщиков, все-таки отказавшийся от дела и перешедший к нему. Он благословил его — и отправил в свой дом.

Мимо с кирками, пилами поднимались плотники, каменщики — и среди них о. Гурий увидел многих плотовщиков. Все они с хохотом вспоминали Агафью — и о. Гурий, сидя на лавочке, едва ли скрытый акацией, слушал их насмешки и понял, что Вавилов уже достаточно, что называется, использовал момент. Но он был уверен в себе — и горд.

Е. Чаев остановился на площадке вместе с архитектором, и они распределяли группы рабочих и десятников — какие начать ломать церкви.

— У нас сегодня задача агитационная, исключительно агитационная, — говорил Е. Чаев. — Мы хотим показать, что будут не насмешки, мы к предметам культа отнесемся вежливо, — мы и напишем, и на словах, я буду говорить, как бывший церковник, что из церквей нам нужен Кирилл. Только Кирилл.

Архитектор соглашался с ним. Он говорил с веселым энтузиазмом, и о. Гурий думал, что самое гнусное — это российские энтузиасты — строители из интеллигентов. Таланту ни на грош… Еварест подошел ближе. О. Гурий не шелохнулся и упал на колени.

— Господи, — сказал он вслух, — позволь нам молиться за врагов наших.

И он почувствовал себя счастливым. Но и Еварест Чаев чувствовал себя счастливым.

Глава эта первая и последняя

Они долго и с большим трепетом ожидали, когда же даст гудок пароход. Вавилов убеждал народ не волноваться. Наконец, властный и влажный гудок. Вавилов вообразил, с каким лицом Тизенгаузен держит гудок. Он гудел упрямо. Вавилов почувствовал, что смеется. Овечкина держала его за руку. Он руководил погрузкой. Был еще туман, розовый. [Люди] тащили скарб. Человек пришел с клеткой обезьян. Б. Тизенгаузен стоял гордо. Рядом с ним красовалась его будущая жена, Даша. Т. Селестенников повел Вавилова к машинам. Они спустились. Он смотрел на машины. Они были тщательно начищены. Т. Селестенников сказал:

— Пошли. И с ними происходят часто чудеса, они как люди.

— Именно, — повторил Вавилов.

Рука нашла его руку. Он пожал ее. Да, он любит Л. Овечкину. Раздался смех, а затем гудок. Он обернулся. Это была Зинаида. Она что-то сказала. Машины сытно чмокнули, взметнулся поршень, они вышли. Овечкина, положив голову на колени Ложечникову, дремала. Он закурил, хитро взглянул на них — и отвернулся.

Пароход отчаливал медленно, но гордо. Пустили баржу. Берег был пустынен. Остатки скарба валялись кое-где. Зинаида сказала:

— Если окажется возможным, вселим в Кремль эту бедноту. Перевозить их на смены сможет этот же пароход. Я говорила с Б. Тизенгаузеном, он сказал, что сейчас он объедет железный мост, его можно не разбирать, что раньше служило препятствием, фарватер прочистим — и пошло. Баржу-пристань так и упрем, дадим за нее вексель горсовета. Никто не посмеет нам помешать.

Пицкус сидел на ветках. Вавилов удивился.

— Ты велел мне прийти — и принести семь веток, которые ты велел срубить. Я подумал, для растопки.

Они были голые, омерзительные.

— Брось, если тебе не трудно.

— Мне не поднять. Колесников!

Колесников подошел и сбросил. Он стоял грустный и огромный. Зинаида сказала:

— Конечно, я пришла не затем, чтобы говорить тебе, Вавилов, свои проекты, я думаю, ты их сам лучше меня можешь придумать. Я не могу быть твоей женой, я боролась долго, даже пробовала Колпинского выбрать. Давай относиться дружески.

Они зашли за навес.

— Вот попробуй обнять меня.

Она его обняла, поцеловала.

— Видишь, ничего не выходит, время пропустили, а получилось, что хорошо и сделали, что пропустили.

Она пожала ему руку.

— Да, друзьями. То, что ты сделал над собой, надо мной, то, что ты укрепил веру, — я думаю, — успех случайный, не будем очень гордиться.

Вавилов ответил:

— Я и не горжусь, Зинаида.

— Да, я и вижу. Дикая боль предстоит нам, дикое сопротивление Кремля предстоит нам. Ты прав был, когда хотел его разобрать, да и я права была не меньше, когда сопротивлялась. Я рада за тебя и Овечкину вот это подруга — верит, как черт.

— Мы с тобой еще поработаем. Может быть, я еще и Колесникова обратно возьму, если догонит меня в развитии.

Ей было тяжело, но вместе с тем и приятно говорить, она действительно поверила в Вавилова — да и то, что Ложечников отдает свою племянницу, тоже убедило ее. Но ей было грустно. Она чувствовала, что приобрела много друзей вместе с Вавиловым.

— Ну и без любви проживем! — сказала она, посмотрела на Колесникова, который не смел к ней подойти, и отвернулась.

Она видела, как ткачи смотрели на Вавилова влюбленными глазами «Да, этот парень далеко пойдет», — говорили их взгляды. Вот как смотрит этот… а этот… (шел парад ткачей). Она вспомнила, как смотрели на него узбеки — и с восхищением и с любовью. Все говорят наперерыв, кто первый узнал Вавилова, все, оказывается, увидели первые в нем силу. И ткачихи довольны, что они помирились с ним. Подошли ткачихи. Одобрили «Рассудительный, вежливый человек, если я несознательная, он все мне объяснит». Вавилов подошел к Ложечникову; тот ухмыльнулся:

— Договорились? Пора.

Он повел плечами:

— Сыро слегка. Ты ее возьми на колени, устала. Мне покурить.

Он спустил ее голову — она только губками повела, он положил ее голову на колени Вавилову. Она была легкая и теплая, волосы слегка влажные. Виден был из тумана Кремль. Звонарь, увидев подходившим пароход, с испуга перестал звонить. Вавилов разглядел людей с ключами, Чаева со своими лодками, еще раньше переплывшего. Он стоит — и словно держит ключи от ворот. Он побежден. Профессор З. Ф. Черепахин идет сонный, разбуженный тем, что не звонят. Он идет, сонно зевает и почесывает живот. Да, ему несут дары. Надо встречать.

Священники вышли на паперть. Там прихожане. Они принесли невидимые дары; их надо только выбрать. Они молча смотрят на победители Он увидел панораму такой, какой он ее представлял в детстве, значит, все дело в том, что надо иметь добрый взгляд на мир, вот и получишь ту картину, которую видел в детстве. Радость владела всем его сердцем Он устал, но он и сделал многое. Он указал и еще укажет людям путь. Он горд и силен. Впереди победы и поражения, но тот путь, который он проделал — им можно гордиться. Пароход колебался. Капитан Б. Тизенгаузен подошел — и пароход дико загудел. Все вздрогнули. Вздрогнула и проснулась Овечкина, она открыла мокрые глаза на Вавилова и сонно спросила: