Актер смотрел на него с сожалением. Измаил его обнял:

— Я у первого тебя прошу прощения. Конь мой умер — и умирает рядом с ним моя землячка, которую, несмотря на мою революционность, я не любил за то, что она не сняла паранджу.

Они расцеловались — и актер повел Измаила в штаб защиты Мануфактур.

— Пугают, в гражданскую войну… Нет-с, кончено. Ошибаетесь!

Отец Гурий согласился идти разговаривать с Вавиловым, он узнал главное, что Е. Чаев, оказывается, хотя и украл деньги, но с Вавиловым не говорил и это несколько можно упорядочить. К Гурию съезд относился с доверием, и он немедленно вызвал и послал разведчиков в Мануфактуры, которые сообщили, что там в связи с пасхальной ночью думают организовать карнавал и готовят лодки для того, чтобы открыть в этот день спортивные состязания, — и там много разговоров об этих спортивных состязаниях. О. Гурий молился, и, хотя И. Лопта плохо себя чувствовал и к нему пришли его друзья прощаться, он не пошел к отцу, а занимался декорированием церкви, и уполномоченный митрополита ждал от него ответа. И. Лопта его ждал и все посылал людей, которые пригласили бы к нему сына проститься, а сын, занятый работами по храму, не шел. Мануфактуристы готовили лодки, был слух — вода прибывала.

Дул с гор ветер. Агафья часто выходила на верх кремлевской стены, но никаких перьев не было, изредка проплывали льдинки, горы были в тумане — и Агафья чувствовала себя одинокой. Так, грустно спускаясь со стены, она увидела о. Гурия — и подводы; сюда въезжал весь церковный совет; расставляли конторки и столы. Она опять вернулась на стену, ей отсюда уже спускаться некуда. Старуха, жена И. Лопты, вошла на крыльцо — держа в руке ключи, — и все наряды, какие Агафья завоевала, остались в сундуке у И. Лопты, опять вернулись к его бороденке, напоминающей серп. Она была одинока. Ею впервые овладело чувство горечи и страха — все ушли, оглянулась она, остались только враги и Мануфактуры. Они сияли огнями, они, несмотря на пасхальную ночь, работали. Да, ее друзей сгубила ее красота. Она ненавидела себя. Она начала спускаться, быстро темнело. Она увидела у лестницы старика Л. Селестенникова. Он шатался, правда, но, видимо, пришел сам. Он сказал:

— Я, как ты сказала, выздоровел. Я велел настелить лодку, и мы с тобой можем уплыть, потому что через мост железный хлынула вода.

Она увидела фонари и скрип железа. Кремль, таким образом, отделился от Мануфактур. Он приобрел облик многих столетий. Профессор Черепахин должен бы быть довольным, он, великий археолог, спал, и ему грезилось, как он завтра поведет экскурсию рабочих, и на столе перед его кроватью лежал план, накиданный его рукой. Он бы мог увидеть рвы, наполненные, медленно заполняемые поднимающейся водой.

И. Лопта, наконец-то, встретился с сыном. Он заговорил и благословил сына на епископство — и тот это епископство принял. Лопта велел поднять себя на носилках, эту странную процессию и увидела Агафья, когда свернула в переулок. И. Лопта видел, что сын въезжает в свой дом без достаточной пышности. Священник Богоявленский попросил ответа, так как хотел попасть на поезд, но о. Гурий сказал уклончиво:

— Куда же вам спешить?

Он смотрел на успокоившееся наконец лицо своего отца, тот, увидев, что сын стоит на правильном пути, подозвал его и приказал прах Афанаса-Царевича перенести вниз, к могилам епископов. Отец Гурий поцеловал его руку и сказал:

— Хорошо, перенесем.

Но он присел.

Когда вода начала прибывать еще больше и кремлевцы пошли в церковь, Лопта велел вынести себя в притвор. Он мучился и не хотел умирать, чувствуя себя великим грешником, его вели под руки, он стоял и слушал, как велеречивый священник Богоявленский распинался о милосердии. Все себя чувствовали тревожно.

В церковь собрались все. Внизу пароход вдруг украсился огнями и на мачте, капитан Железная Нога начал давать свистки, и шел слух, что пароход попытался было идти, но, конечно, не пошел, потому что через каждые пять минут слышалось шипение пара и свистки, а затем по деревянным тротуарам загремела железная нога капитана Б. Тизенгаузена. Он шел к вику. Затем все внимание перекинулось на Мануфактуры, и все не заметили даже, как Даша уже шла с узелком, счастливая, к пароходу «Полярная звезда». Все жители Кремля столпились внизу у пристани.

В соборе готовились к заутрене, но колокол знаменитый еще не гремел. И вдруг — огни во всех корпусах Мануфактур начали тухнуть. Тополя вдоль шоссе, залитые водой, со свистом колебались от сильного ветра, который шел с гор.

— Наводнение! Наводнение! — послышались тревожные голоса, и, как всегда бывает, никто не радовался тому, что Мануфактуры темнеют.

Корпуса медленно начинали сливаться с горой и, наконец, совсем погасли. О. Гурий чувствовал, что сейчас-то он может сделать великолепный жест и сейчас-то он покажет свое место. Ударил полночный колокол. Народ хлынул к церкви. Во время богослужения о. Гурий поминутно выходил на паперть. Его удивляло и даже слегка радовало, что Агафья не пришла на служение. Пыхтел под горой пароход, и кто-то рассказывал курящим у тополей:

— Капитан Железная Нога так начал свою карьеру. Он плыл по озеру на пароходе и стоял позади капитана, передразнивая все его движения. Капитан ему говорит: «Вы моряк?» Тот, любитель похвастать, говорит: «Да». Капитан говорит: «У меня вышел табак в трубке, не поправите ли минутку, а я схожу». Тот взял руль, капитан ищет табак, вдруг толчок — и он видит в окно листья дерева. Раздается стук, и появляется смущенная морда Б. Тизенгаузена: «Капитан, озеро кончилось, пароход начал подниматься в гору».

Б. Тизенгаузен оглянулся и свирепо сплюнул. Ребята захохотали. О. Гурий решил: как никогда, можно совершить великое дело. Б. Тизенгаузен сказал:

— Мануфактуры затоплены, а мне не дают людей и механиков. Мы спешно вооружаемся.

О. Гурий сказал священнику Богоявленскому свою мысль, — и тот воодушевился — и сказал ему:

— Скажите — согласен. Именно теперь церкви необходимы не администраторы, а, как вы, апостолы.

О. Гурий легонько пожал ему руку, и священник Богоявленский стал настаивать, чтобы тот выступил сам с предварительной речью и этим, так сказать, начал свое служение. О. Гурий вышел на амвон. Все удивились, он сказал:

— Православные, перед богослужением [святой] Пасхи, которое будет продолжаться, как обычно, я призываю вас забыть все обиды, которые причинили вам враги церкви — безбожники из Мануфактур. Мы покажем им пример христианского смирения — и мы поплывем спасать несчастных, залитых водой, жителей Мануфактур.

Заутреня оканчивалась. Толпа расступилась, и он прошел на паперть. За ним хлынул народ. Он садился в лодку, а в другую лодку садился преисполненный яростью его отец И. Лопта. Был легкий, еле видимый, туман, начало светать — и заскрипели уключины. Флотилия лодок во главе с лодкой о. Гурия отплыла. Тихий говор.

Вавилов и Т. Селестенников осматривали здания, которые могли бы пострадать от наводнения. Они прошли через электрическую станцию. Вавилов понял, что его раньше пугал шум машин, а теперь, когда он знал, что им грозит гибель, — это пугало его. Русская беспечность путалась у людей с огромным беспокойством. Трифон Селестенников и другие очень боялись за машины, а теперь, когда они увидели в Вавилове такого же друга, как они, машин, Вавилов видит, что Т. Селестенников — отличный человек. Т. Селестенников обнял его за талию и сказал то, что раньше думали многие, — все несчастья произошли от его прихода — «сними скудость с людей», — его бросили в огонь и затем в воду, а он только закалился, как клинок. Измаил так говорил ему. Они стояли и смотрели, не бежит ли Пицкус, который должен был вернуться, пока на вершинах светило солнце. Пицкус вернулся, он запыхался, он бежал теми дорогами, которые невозможны. Он бежал — и ему казалось, что чащи дороги открывались-расступались перед ним. Он узнал, что вода поднимается; крестьяне сообщают. Пронесся ураган в горах, повалило телеграфные столбы. Он бежал — и действительно добежал и возвратился, пока еще не закатилось солнце. Началось экстренное собрание. Е. Чаев пришел, преисполненный ранимостью, он хочет уже приступить к разборке церквей. Зинаида дала ему ключи, архитектор Колпинский выразил желание руководить и показать. Они пошли. Все торжественно встречали Пицкуса, он действительно показал класс. Он — великий бегун. Подошел Лясных; они все встречали Пицкуса; уже свежело.