Была у нас в лазарете, — я уже переношу действие к тому, как очутился Донат Черепахин в могиле подле желтого камня, похожего на трубку, и о котором все думают, что он лежит для дела, настолько у него деловой вид, — была старшая сестра милосердия И. П. Мургабова, женщина, которая несла свою девственность и верность, и ее все уважали, хотя я и про остальных ничего не скажу плохого.
Наша дивизия воевать сомневалась, потому что произошла революция, и мы все митинговали. Так как я считался великим патриотом и героем, награжденным орденом, то меня отправили уговаривать бунтующую дивизию. Я и приехал, откуда и узнал Доната и все страшные вещи, которые произошли в этой дивизии. И. П. Мургабова относилась к Донату с большой, непонятной для меня нежностью, тем более и парень-то не отличался особенными заслугами, хотя и был красив, но знаменитые роды презирал и в прапорщики идти не хотел, хотя и готовился сдать экзамен, но не сдал, так как усумнился — имеем ли мы право воевать.
И так как должен вам сказать, что оратор я плохой, несмотря на все свое дарование, хотя я и заучивал почти все речи Керенского и говорил его речами наполовину, но толку от этого было мало, и тогда к нам прислали П.-Ж. Дону, лейтенанта и тоже добровольца, из контрразведки, — нет ли каких шпионов, у кого какая профессия, тот то и видит.
Одним словом, П.-Ж. Дону пришел ко мне в гости, я с ним разговаривал хорошо, мало понимая, что он ищет самый корень заговора. Они обрадовались друг другу. Донат искренне, так как они подружились потому, что П.-Ж. Дону был коммивояжером типографских машин, и, надо сказать, всучил нам довольно гнусные французские машины и — жил долго, потому что и он понимал тоже, в чем дело, и пока, мол, не наладится машина, то мы вам и авансы не оплатим.
Тут же они вспомнили приятеля своего Людвига-Ивана Зюсьмильха. У них много было совместных воспоминаний, но П.-Ж. Дону сказал, что Зюсьмильх, наверное, жулик и пускает против нас газы. Донат, с присущим ему благородством, надо сказать, больше от усталости, когда так трудно гневаться, защищал немца. П.-Ж. Дону не спорил, хотя лицо его и покрылось отвратительными пятнами. Донат был растроган еще тем, что мужики с верховьев Волги, которым надоело рассказывать похабные сказки, начали вспоминать о родине, и тут произошел разговор, из которого было видно, как любит отец Доната и как страдает по нему, если мимо двух кремлевских рвов ведет третий, глубже всякой старины. Очень разговоры эти растрогали сердце Доната, и он сказал: «Милый мой отец».
Ему еще больше захотелось идти на родину. П.-Ж. Дону ухаживал также и за сестрой милосердия И. П. Мургабовой, а полковник Л. К. Скорняков, что, что называется золотопогонник, [ревновал ее] в тот вечер. П.-Ж. Дону решил испытать на них свое средство, то есть пустить, как он мне открыл, на них газы, потому что немцы, чувствуя в них своих союзников, по ним не стреляют. Сердце у П.-Ж. Дону, надо сказать, было не из мягких, мне было тяжело слышать, когда он мне это сказал, и не мне, а на совещании офицеров, которые представляли Францию в дивизиях русских. Положение на фронте было напряженное, и П.-Ж. Дону можно было многое простить.
Немцы отчаянно перли. Пахло Седаном. И французы были готовы землю грызть зубами.
В тот вечер, когда я вошел, Скорняков ревновал не только к настоящему, но и к прошлому: он кричал, что не сознавалась ли ты, что спала с отцом Доната, и та созналась. Л. К. Скорняков был задушен газами, и, чтобы его состояние улучшить, он потребовал свадьбы. Вот я и шел на эту странную свадьбу. Пот лил градом. Было душно. Французы начали обстрел тяжелыми снарядами. Я жил в трактирчике. Там думали, наверное, гнездо. Я присутствовал при родах. Рожала трактирщица.
Раздалось характерное свиное хлюпанье — и я подумал, что если они ударят, то по тому месту, где больше могут собрать людей. Я выскочил, бежала и бабка, кинув на руки роженицы ребенка, который только открыл глаза. И тяжелый снаряд превратил маленький трактирчик в развалину, а плита, на которой роженица велела кипятить воду, а также разогреть для деда красное вино, которое он любит подогретым, все запылало.
Л. К. Скорняков мучился от ревности и требовал, чтобы к обряду венчания, который будет происходить в кровати, был приглашен Донат Черепахин. Крисп Бесфамильный, кроткий денщик Л. К. Скорнякова, увидал газы. Он их страшно боялся. Все поспешили надеть маски. Мы сидели за столом в противогазах.
Была странная свадьба. И жених, и невеста, и поп, главное, в ризе, сидели в масках. П.-Ж. Дону на свадьбе не присутствовал. Донат Черепахин, который, надо полагать, догадывался, почему его позвали на свадьбу, сидел бледный и неподвижный. А жених лежал, вытянувшись на кровати, с торжественным лицом и на голове с золоченым венцом, который поп почему-то привез с собой на фронт.
Крисп Бесфамильный выскочил и сорвал противогаз, подле палатки, подпрыгнул — его бедный мозг устал от всего, и теперь, когда ему казалось, что Россия кончила воевать, он видит в жаркий и неподвижный вечер, что его начали травить, дышать ему было тяжело, и он сорвал противогаз. И. П. Мургабова, я ее понимаю, она очень сочувствовала людям, и ей было тяжело видеть, как страдает Л. К. Скорняков, она была готова пойти и не на это.
Здесь мне бы и надо было все рассказать Донату, и я предупредил бы многие кровавые события, но я с присущей мне трусостью не сказал и вернулся домой, в палатку, и так как мне не хотелось обижать полковника Л. К. Скорнякова, он лежал весь желтый, преисполненный непонятной для меня ревности, то хотя Донат и хотел возвратиться, но я его уговорил.
Я думаю, что П.-Ж. Дону потому не пришел на свадьбу, что помимо его распоряжений, которые стоили многих жизней, он еще и брезговал тем, что полковник настолько поддался вредной революционной агитации, что приглашает на свадьбу солдата, простого русского солдата.
Был туман, розовый, отвратительный газ. Грохотали снаряды. Состояние духа у всех было подавленное, но ожидаемого негодования против немцев у нас не было. П.-Ж. Дону был очень сердит — и хмурился, когда к нам пришли французские офицеры. Но он не потерял надежды, и, как мы увидим, его изобретательность была весьма остроумна.
В этот день я понял, что дух французской армии упал зверски. Мы им отомстили! Я чувствовал злорадство. Французские генералы оказались плохими изобретателями. То, что предлагали маршалы, которым сейчас в аллеях от Дома инвалидов уже приготовлены места для памятников — стыдитесь ходить мимо. Вы предполагали, не так ли, а немцы вас били… Немцы оказались более изобретательными. Но я вас прощаю, так как вы достойно отблагодарили Доната, который вас спас.
Были тогда, если вам известно, в армии такие передвижные бардаки и бардак Щеглихи, которая возила тренированных девок, которые выдерживали даже темперамент зуавов, в то время как ни один европейский бардак туда не заезжал.
Я вспомнил тоже рассказ Доната Черепахина, который говорил, что когда Аляска еще принадлежала русским, то там тоже не хватало девок, и генерал-губернатор Аляски приказал выписать девок из Владивостока и приписать их к аптеке и отпускать как лекарство по рецепту врача. Ну так тут было нечто похожее. Было устроено нечто вроде двух кабинок, в одной она лежала с солдатом, а в другой раздевался следующий из очереди, она переходила к раздевавшемуся, а в освободившуюся кабинку приходил следующий. Было много хохота, но было и много молчания и печали — и надо сказать, что Щеглиха хорошо платила девкам.
Самое вредное качество — это не думать о завтрашнем дне, и мы только сейчас начинаем учиться этому, и если удастся научиться, то кончено. Донат и тогда, видимо, чувствовал себя не в себе. Он злился и на то, что приехал бардак, который выписал П.-Ж. Дону, так как не без основания думал, наверное, после сумасшедшей свадьбы, что кровь у русских застоялась, иначе трудно было б понять, почему так быстро приехала знаменитая Щеглиха.
Шурка Масленникова работала знаменито. Все в лагере смотрели на нее с удовольствием. Она вышла гулять, так как не боялась ничего, ведь она — жена почти всей французской армии, и армия ее защитит. П.-Ж. Дону, увидев, что Донат не лег с Шуркой, не без основания решил, что тут-то в Донате вся запятая. П.-Ж. Дону был патриот, во-первых, службист, во-вторых, — и негодяй, в-третьих.
