Успех книги и вызванная ею дискуссия свидетельствуют о том, что спустя годы после начала реформы крестьянский вопрос и вопрос о правах собственности на землю были как никогда актуальны. Предложения Лилиенфельда предусматривали такое изменение Манифеста 1861 г., которое последовательно и без сильного давления сверху привело бы к постепенному разложению сельской общины, серьезным образом тормозившей процесс складывания частной крестьянской собственности. Однако только правительство и в конечном счете царь могли принять решение о начале движения в этом направлении, которое означало бы коренной пересмотр Манифеста 1861 г. (или по меньшей мере внесение поправок) и перестройку налоговой и административной системы.

Если самодержец, отдавая себе отчет в том, с какими проблемами в будущем это было связано, на протяжении длительного времени сдержанно относился к идее внесения каких-либо поправок к реформам, которые грозили нарушить их равновесие, это следует оценить как прогрессивный шаг. Нов 1867–1868 гг., когда Александр уже был готов действовать, он все еще ожидал результатов продвижения русского населения в пределы Центральной Азии. Для крестьян, недовольных своим положением, открывались новые пространства для колонизации, и их массовый исход, вызывавший беспокойство ряда министров во главе с Шуваловым, представлялся императору одним из действенных способов решения проблемы «земельного голода», испытываемого крестьянством. Он это ясно видел по той причине, что крестьяне в большом количестве следовали за русской армией и обосновывались на плодородных землях, которые им вынуждены были уступить покоренные народы. Расширение границ империи в тот период, когда реформаторский настрой ослабел и практически сошел на нет, являлось еще одним аспектом имперской политики.

Кроме того, взор императора был обращен вовне, в сторону предстоящих побед и реваншей. В этом он добился успеха: могущество русских было неоспоримо. Однако это возвращенное могущество, успокаивая Александра, мешало сосредоточиться на другой стороне внутригосударственных дел — росте революционных настроений. Уже давно власть страшилась крестьянских восстаний. Император также опасался оппозиции со стороны дворянства. В 1866 г. он обнаружил, что террор может быть направлен непосредственно против его персоны. Но со временем и внутри крестьянства, с которым он желал сохранить прямую связь, он открыл для себя такие движения и неистовые настроения, о которых и не подозревал.

В 1870 г. Европа испытала глубокое потрясение. Убедившись, что в его отечестве все было спокойно, Александр II утвердился в мысли, что высшие сферы российской политической системы следовало оставить без изменения. Революционные же настроения, крепнувшие в то самое время внутри страны, представлялись ему вызовом этой системе, разумнее которой он не знал.

Именно тогда завершился первый период его царствования. Для Александра II завоевания этого времени подошли к концу и положили начало будущим проблемам. Поскольку его держава находилась в расцвете могущества, он готов был начать новый этап реформ, быть может, менее либеральный по сравнению с предыдущим, но с явным намерением углубить все начинания и исправить их негативные последствия. После некоторого периода движения вспять Освободитель вновь вышел на первый план.

Во время Крымской войны российское общество стали интересовать вопросы международной политики. Благодаря относительной свободе, которую печатные издания получили в годы оттепели, журналисты, освещавшие события международной жизни, пользовались большим влиянием. Общественность следила за пылкими заметками Герцена в «Колоколе», написанными в период польского восстания, равно как и за статьями Михаила Каткова, который довольно рано заработал солидный авторитет: сначала он возглавлял «Русский вестник», затем, после 1863 г., «Московские ведомости»; близко сойдясь в молодости с Бакуниным и Герценом, он впоследствии переменил свои взгляды и провозгласил себя сторонником самодержавия, одобрил крайне консервативные преобразования Толстого в сфере образования, также выступая против научно-естественных дисциплин, которые он обвинял в пагубном влиянии и привнесении революционных идей; но популярность он обрел, описывая события международной политики. В 1863 г. Катков выступил против поляков (и против Герцена) во имя славянской солидарности; но он критиковал и пропрусскую политику Горчакова, полагая, что она угрожает интересам империи и славянства. Общественное мнение разделяло эти воззрения. Его, как и Каткова, прельщала идея сближения с Францией, несмотря на то, что оно казалось непростым. Враждебность по отношению к усилению Пруссии и империалистическим притязаниям Бисмарка объединила Бакунина, Каткова и одного из завоевателей Центральной Азии, генерала Скобелева. У всех троих вызывали обеспокоенность германские симпатии Александра II, который сам был выходцем из германской династии, на что непрестанно указывал Бакунин, называя его «германским царем». Всех троих объединяло мнение, согласно которому германцы имели слишком большой вес в российской политике, несмотря на то, что Александр II и приуменьшил их влияние.

Однако император и министр иностранных дел способствовали ослаблению Дании, постепенному объединению германских княжеств под началом Пруссии. Александр всегда питал слабость к королю Пруссии, приходившемуся ему дядей, и это чувство, представлявшее собой смесь уважения и привязанности, вполне соответствовало внешнеполитической ориентации России в конце 1860-х гг. Занимаясь международными вопросами, император не задумывался о том, какое воздействие на общественное мнение мог оказать его развод. Справедливо будет сказать, что монарх на тот момент еще был слишком поглощен бурными событиями своей личной жизни и неустойчивостью внутриполитического курса. Но к концу десятилетия этот период завершился, поскольку ситуация в Европе заставила Александра окончательно определиться, на чьей он стороне.

Горчаков, как мы видели, на протяжении многих лет пытался поддерживать баланс интересов между Пруссией и Францией, имея целью добиться пересмотра условий Парижского договора. Однако нерешительность Наполеона III подтолкнула Горчакова к сближению с Пруссией, основанному на обязательстве России сохранять нейтралитет в случае франко-прусского столкновения — обязательстве, по сути означавшем поддержку Пруссии, ибо оно гарантировало последней безопасность тыла. Горчаков не отреагировал на призывы, прозвучавшие в начале 1870-х гг. со стороны Наполеона III, обеспокоенного успехами в деле объединения германских земель. В июле, когда Франция объявила войну Пруссии, Россия заявила о своем нейтралитете и позаботилась о том, чтобы Вена не предпринимала каких бы то ни было действий, могущих пойти на пользу Франции.

На протяжении всей войны император не скрывал, что его личные симпатии были на стороне Пруссии. Каждый раз, когда успех оказывался на прусской стороне, он посылал восторженные телеграммы своему дяде, а после сражения при Седане, где прусская армия понесла тяжелые потери, он писал великой княжне Елене: «Как и вы, я оплакиваю смерть прусских гвардейцев». Официально сохраняя нейтралитет, Россия, Александра II, направляла в Пруссию врачей, санитаров и даже некоторое количество офицерского состава.

Тьер напрасно пытался в ходе визита в столицу Российском империи добиться смены выбранного курса. Он вернулся ни с чем. И уже после поражения, когда Франция вновь попросила у России помощи, чтобы противостоять германским требованиям, ее попытка не увенчалась успехом. Французский посол в Петербурге, маркиз Де Габриак, писал министру иностранных дел Жюлю Фавру 19 февраля 1871 г.: «Глядя на обмен телеграммами между королем Пруссии и императором Александром II, телеграммами, которые даже здесь произвели дурное впечатление, вы могли бы убедиться в том, что нам не следует ожидать чего-либо от России… Разумеется, эта страна придерживается нейтралитета, но если нейтралитет страны благоприятствует Франции, то нейтралитет императора играет на руку Пруссии. И если страной правит император Александр… страна как таковая не оказывает какого-либо влияния на проводимую политику».