К тому же по натуре он был консервативным в семейном отношении человеком, даже если временами, до 1866 г., и проявлял признаки легкомыслия. Он не играл с семейными ценностями. Его отношение к любимой сестре, Марии Лейхтенбергской, является тому доказательством. Рано овдовев, она тайно вышла замуж за графа Григория Строганова, родила от него нескольких детей и умоляла брата принять этот морганатический брак и дать ей разрешение на проживание в России. Достойный наследник своего отца, глава императорской фамилии, он остался непреклонен, как и в случаях с остальными членами царствующей семьи, являясь противником подобных союзов. Если обстоятельства его «второй жизни» и ставили его в противоречие с его собственными принципами, он, несомненно, испытывал от этого страдания.

Историки в целом негативно оценивали поворот 1866 г., полагая, что время реформ подошло к концу и что тревога, испытываемая императором в связи с произошедшими событиями, заставила его трезво взглянуть на политическую ситуацию. Итоги правления к концу десятилетия, действительно, вызывали противоречивые чувства. Однако в то же время нельзя забывать о том, что, несмотря на репрессивную политику и контроль со стороны Третьего отделения, интенсивность культурной жизни в России не ослабевала, что развитие оппозиционной мысли — мы к этому еще вернемся — невозможно было остановить ни угрозами, ни карательными мерами и что дворянство стало целенаправленно прилагать усилия к тому, чтобы оказывать влияние на политический курс.

Последнее в большинстве своем было консервативно. В этот период, который был посвящен его организационному становлению в качестве независимой политической силы, дворянство волновал вопрос самодержавия, наделявшего правителя всей полнотой власти. Оно намеревалось заявить о своем существовании и своих правах. Аграрная реформа была, вне всякого сомнения, фактом, на котором никто не хотел снова останавливаться; зато связанные с ней административные преобразования, в особенности те, что касались устройства земских учреждений, заслуживали, на его взгляд, пересмотра и ограничения. Конечно, дворянство не выступало единым фронтом и не говорило в один голос, отстаивая общие для всех идеи. С момента возникновения земств либерально настроенная часть дворянства увидела в них подходящие учреждения для реализации своих политических амбиций, в то время как консервативно мыслящим большинством они были восприняты как «демократическое» нововведение власти, которому было суждено утратить свое значение. Орлов-Давыдов по этому поводу заявил, что «император — это злейший враг дворянства; но оно в данном случае рассчитывает на другое: именно внутренние разногласия мешают ему эффективно противостоять подобным проектам».

Многочисленные попытки создать вокруг Валуева и Шувалова партию, которая отстаивала бы интересы дворянства, вылились в разногласия и противоречивые предложения. Но по одному пункту стороны постепенно приближались к согласию: необходимо было реформировать земский устав 1864 г., заменив административный контроль в различных инстанциях руководством со стороны земельных собственников. Это пожелание шло вразрез с текстом закона 13 июня 1867 г., который усиливал полномочия председателей земских собраний, запрещал проведение общего заседания земских собраний из разных губерний и наделял губернаторов правом опубликования всех документов, представленных в ходе земских собраний. Валуев одно время пытался заинтересовать этими проектами великого князя Константина, который осознавал необходимость удовлетворения притязаний дворянства, выведения его из оппозиции императору, но который, однако, отказался от этой идеи, обнаружив, что дворянство не выступало единым фронтом. Император также был посвящен в ход обсуждений, но воспринял собеседников не вполне адекватно, поскольку каждый из них старался склонить монарха к своей точке зрения, а он и слышать не хотел о каких-либо изменениях земского устава. Несмотря на то, что к концу 1860-х гг. Александр II был в каком-то смысле поглощен своей личной жизнью, он с неизменным недоверием относился к выдвигаемым аристократами проектам, в которых усматривал неослабное желание создать альтернативный механизм власти, порядок, грозивший ограничить его собственные полномочия. Справедливо, что та часть дворянства, о которой Милютин писал в своих дневниках, что она еще находилось на «стадии разглагольствований», чаяла возрождения мифических институтов, имевших место в российской истории — земских соборов или боярской думы — и утвердившихся в политической жизни Англии, забывая при этом, что император никогда не согласился бы взять пример с ограниченной монархии. В записке, переданной Александру II в 1867 г., красноречиво описывалось, что русские бояре были сродни английским пэрам и что они поэтому могли быть вдохновителями дворянских проектов. Самодержец без колебаний отверг эти идеи, сочтя их вздором.

Впрочем, его внимание было приковано к конкретным проблемам, возникшим, как он предполагал, к концу десятилетия и имевшим отношение к реформам. В 1870 г. предусмотренная реформой 1861 г. девятилетняя отсрочка, в течение которой крестьяне не имели права отчуждать и закладывать принадлежавший им общинный надел земли, подошла к концу. Кроме того, именно к концу этого периода была приурочена отмена ограничений на выход крестьян из общины. Начиная с конца 1860-х гг., правительство отрицало, что ограничения, означенные в манифесте и имевшие силу в течение девяти лет, подлежат отмене, и это вызывало брожение в крестьянской среде, изредка выливавшееся в беспорядки. Никто не имел представления ни о настроениях крестьянской массы в целом, ни о намерениях крестьян в данном конкретном случае, и Шувалов постоянно интересовался прогнозами на этот счет, а также возможностью внести временные изменения в данную часть Манифеста. В то же время новому министру внутренних дел, Тимашеву, чья некомпетентность в сочетании с нерешительностью вызывала обеспокоенность императора (он был креатурой Шувалова, который защищал его от нападок), было поручено разработать реформу замены института «мировых посредников» новым учреждением. Наконец, Рейтерн занялся фискальной проблемой и упорядочением налоговой системы.

Через девять лет после отмены крепостного права, в тот самый момент, когда крестьяне обрели полную свободу, в правительстве и среди представителей правящего класса оказалось много людей, которые отмечали негативные последствия процесса, запущенного в 1861 г.: обнищание одной части крестьянства, недостаточный размер земельных наделов, отданных в распоряжение крестьянам, вызванное этим разочарование, наконец, чрезмерная тяжесть выкупных платежей и налогов. Проблема сохранения сельской общины, столь чуждой основным западноевропейским моделям аграрного развития, также была темой для оживленной дискуссии в конце 1860-х гг.

Эти проблемы легли в основу произведения, увидевшего свет в 1868 г. и наделавшего много шума. Озаглавленное «Земля и воля», оно было подписано инициалами «П. Л.». Но с самого момента появления книги стало известно, что ее автором был дворянин одной из прибалтийских губерний, Павел Федорович Лилиенфельд, работавший вместе с Милютиным в сельскохозяйственном департаменте Министерства внутренних дел. У него имелся обширный практический опыт в области проведения реформы, приобретенный в ходе последовательного пребывания на посту мирового посредника, мирового судьи и вице-губернатора Санкт-Петербурга в период работы над своим трудом; он также являлся автором многочисленных статей, посвященных крестьянскому вопросу и другим социальным проблемам. Судьба крестьян его беспокоила тем более, что он предвидел политические последствия их стремительной пролетаризации. Несколькими десятилетиями позже столь же рьяно будет ратовать за крестьянскую собственность и отмену общинной системы Столыпин. Лилиенфельд даже отстаивал необходимость поддержки в крестьянской среде средних собственников, которые могли бы способствовать смягчению социальной напряженности, выступая в качестве посредников между крупным земельным собственником и малоземельным крестьянином.