Помимо «чайковцев» возникла еще одна группа, прибывшая из Сибири и возглавляемая А. В. Долгушиным, в речах которого сильный сибирский патриотизм переплетался с миссией по освобождению всего народа. Более революционно настроенные по сравнению с «чайковцами», чью привязанность к задачам образования народа они охотно высмеивали, сторонники Долгушина сразу же обратились к крестьянам с призывом к восстанию. В действительности их программа вдохновлялась коммунистическими идеями, не оставляя места для реформ или постепенной эволюции экономического положения крестьянства. Влияние этих экстремистов было слабым, поскольку их пропагандистские издания были сложны для прочтения, а тем более для понимания крестьян. В конечном счете полиция прекратила их деятельности в 1873 г. Попав в руки правосудия, все они были приговорены к тяжелым наказаниям.
Если попытаться осмыслить результаты деятельности всех этих групп, то они зависели от того, как каждая из них восприняла приказ Лаврова. Сам Лавров считал, что те, кто шел в деревню, должны были быть к этому готовы и способны послужить крестьянам в качестве учителей, врачей и т. д. для того, чтобы быть принятыми в их среду и иметь возможность быть услышанными. Ни в коем случае не следовало, говорил он, увековечивать существовавший разрыв между крестьянами и интеллигентами, пришедшими извне для того, чтобы нести правду, оставаясь при этом «рядом» с крестьянами, вместо того чтобы стать для них своими.
Некоторые представители интеллигенции, которым позднее суждено будет сыграть совсем иную роль, как, например, Софье Перовской, стремились, сосредоточившись на университетских занятиях, подготовить себя к будущей деятельности, одновременно превознося Лаврова. Но находились и такие, кто отправлялся к крестьянам для того, чтобы оградить их от революционной пропаганды.
В то же время речи самого Лаврова и его последователей, нередко пребывавших в возбужденном состоянии, служили примером для молодых людей и заставляли их «идти в народ» тысячами. Это движение было спонтанным, характеризовалось благородством участвовавших в нем студентов, которые летом 1874 г. устремились в деревню, не имея другой программы, кроме той, что выражала чувство вины по отношению к народу и ощущение братского единения с ним. Хотя они «вставали на службу народу», делалось это в состоянии радостного возбуждения, абсолютно беспорядочно, и никто не знал, каковы были его личные обязанности. Они довольствовались разъяснениями крестьянам, что отказались от всех своих привилегий, которые пошли в уплату их долга. «Русская ночь 4 августа», о которой в начале 1860-х гг. так мечтали многие либералы действительно стала реальностью летом 1874 г. — летом студенческой молодежи.
Однако оно явилось и летом жертвы, о которой юные идеалисты и не подозревали. Русские крестьяне не поняли подобного демарша в стиле Руссо. Они увидели в нем лишь каприз молодых аристократов. Еще меньше поняли крестьяне чудесный порыв, бросивший им навстречу молодежь из благородного сословия, чье «хождение в народ» часто принимало причудливый характер. Разумеется, народнические группы пытались направлять это движение — например, двинуться по следам Стеньки Разина и Пугачева по землям, населенным раскольниками — и собирать вокруг себя по городам и селам отряды студентов. Однако в большинстве своем студенты не слушали никаких указаний. В одиночку или в компании нескольких друзей они перемещались по собственному желанию по деревням, одетые «под мужика», и предлагали крестьянам собраться и выступить на их стороне. Они также следовали истинам, полученным в процессе обучения и требовавшим от них говорить крестьянам «правду» об условиях их существования и о том, что их ждало в будущем. Они говорили им, что «земля должна стать общим благом», демонстрируя тем самым слабое знание истинных чаяний крестьян о личном землевладении и о собственности в целом.
В очередной раз, несмотря на взрыв энтузиазма, интеллигенция оказалась рядом, а не вместе с крестьянами. Настороженно отнесясь к массовому порыву студентов и к революционным призывам, исходившим от этих странных проповедников, правительство без труда положило этому конец. Недоумевающие крестьяне заставляли студентов прекратить свою деятельность или, более того, подозревая в них провокаторов, порой сами ставили в известность жандармов. А те в свою очередь устраивали рейды в деревнях, сотнями и тысячами арестовывая студентов и предавая их в руки правосудия. Масштаб движения объясняет ту быстроту, с которой оно было подавлено. Властям было доложено, что причина движения заключалась в поднявшемся крестьянском восстании, к которому призывали народники. И хотя нигде призывы к восстанию не возымели действия, правительство не могло оставить это без внимания.
В докладе Палена[120] приводился отчет о предпринятых репрессивных мерах: 770 арестованных, из которых 612 были юношами и 158 — девушками. Из общего числа попавших в руки полиции, 265 были заключены в тюрьму, остальные — освобождены под поручительство. 53 студента так и не удалось разыскать. Аресты, а в еще большей степени безразличное отношение к движению со стороны крестьян привели к его провалу. Но причины отказа от него в пользу других видов деятельности были глубже, чем неудачи, постигшие движение летом 1874 г. Речь шла о смене стратегии, и здесь Бакунин и Ткачев всегда шли дальше Лаврова, призывая, во-первых, к немедленным действиям вместо просветительской деятельности среди крестьян и, во-вторых, к захвату власти.
К лету 1874 г. идеи Лаврова утратили влияние. Хотя он, конечно, верил, что начатая деятельность может привести к захвату власти, он вместе с тем полагал, что сугубо политической революции недостаточно для того, чтобы радикально изменить общество. А для Лаврова это являлось необходимым условием. Но его больше не хотели слушать.
Рыцари «Черного знамени»
Задолго до начала описанных выше событий необычайного лета 1874 г. в обществе уже раздавались голоса в пользу иных, более радикальных течений: среди них были анархисты, еще одно влиятельное общественное движение 1860-х гг., которое в отличие от народничества и нигилизма не было явлением исключительно русским, а уже широко распространилось в Европе, хотя в России обрело ряд специфических черт.
Выше уже упоминалась фигура Бакунина, но тогда речь шла о первом периоде его деятельности, когда он еще интересовался земским собором и либеральными реформами. На втором этапе, уже находясь в конфликте с Интернационалом и Марксом, Бакунин задумал создать анархистский Интернационал и размышлял о внутренних проблемах России через призму схожих явлений в европейских странах одного с Россией типа, где, как он полагал, было возможно установление крестьянского социализма. На тезис Лаврова о необходимости воспитания народа Бакунин возражал, что единственно возможный для революционера путь состоял в том, чтобы подталкивать народ к революции.
В 1872–1874 гг. в Цюрихе вокруг него образовался кружок, состоявший в основном из студентов, вдохновленных его идеями. Он владел типографией, возглавлял общество «Русское братство» и издавал труд под названием «Государственность и анархия». Бакунин неустанно повторял своим юным слушателям — в числе которых были бежавшие от различного рода притеснений молодые люди или просто студенты, желавшие держаться подальше от самодержавной власти, — о необходимости социальной революции и создания организации, способной ее подготовить и провести. Он выступал с критикой Лаврова и его просветительского проекта и сумел внушить свои идеи большому числу молодых людей, которые летом 1874 г. попытались реализовать их в деревне, ринувшись туда с целью «соединиться с народом», при этом нередко наводя на него страх радикальным видением будущего и своим нескрываемым атеизмом, проповедуемым Бакуниным. Для глубоко религиозного русского крестьянина мир без Бога был немыслим и неприемлем.
