Пропрусские симпатии российского монарха питались давней неприязнью к Франции, вызванной претензиями, ряд которых восходил еще ко временам войны с Наполеоном, которую Александр, по понятным причинам, не застал. В записке, которую Александр составил по поводу депеши, описывавшей негодование французского правительства, бежавшего в Бордо накануне обстрела Парижа, — он писал, разгневанный и на этот раз безразличный к бедам, постигшим население французской столицы: «А не они ли в свое время разрушили Кремль?» С не меньшим безразличием отнесся он и к просьбам Парижа призвать Пруссию умерить свои территориальные притязания. Столь быстрый разгром французов удивил Россию, но российский монарх и не собирался обуздывать аппетиты «своего дяди». Напротив, он с воодушевлением воспринял предложение Горчакова воспользоваться ослабленным положением Франции и ее неспособностью противостоять отмене условий унизительного Парижского договора.
На протяжении пятнадцати лет Россия мечтала вычеркнуть столь ненавистный эпизод из своей истории, и война 1870 г. предоставила такую возможность. Не была ли Франция той самой державой, которая в 1856 г. внесла наиболее весомый вклад в то, чтобы поставить Россию на колени? Той самой державой, которая систематически отказывалась начинать переговоры по пересмотру условий трактата? Александр II и его министр иностранных дел после поражения пруссаков при Седане решили рассчитаться с Францией. Однако среди их окружения не было единого мнения по этому вопросу. Когда император внес предложение в Совет министров в одностороннем порядке объявить условия Парижского договора недействительными и неблагоприятными для России, практически все министры ответили ему красноречивым молчанием. Милютин полагал, что заявление должно было касаться исключительно пункта о нейтрализации Черного моря, оставляя в стороне все остальные вопросы, особенно касающиеся Бессарабии. 31 октября Горчаков поручил русским послам представить всем державам, участвовавшим в подписании трактата, ноту, подчеркивавшую неизменное уважение России ко всем пунктам трактата и отмечавшую права, полученные подписавшимися сторонами по ряду статей этого документа. Смысл этого демарша был ясен: по условиям представленной ноты, Россия более не могла себя связывать текстом соглашения, противоречившего ее интересам и нарушенного другими его участниками. Отныне Россия объявляла себя свободной от каких бы то ни было обязательств. Высокая Порта была, кроме того, поставлена в известность об отмене унизительного для России запрета на содержание военного флота на Черном море и возведение военных укреплений на его побережье.
Если до этого общественное мнение скептически относилось к внешней политике России, то теперь произошедшая в нем перемена была поразительна. Оно восторженно встретило решение императора, настойчиво требовало скорейшего восстановления черноморского флота, поскольку у России на тот момент не было кораблей, наличие которых могло бы наполнить это эффектное решение конкретным содержанием. Пресса в один голос приветствовала мудрость Горчакова, который без единого выстрела смог добиться аннулирования трактата и вернуть России авторитет, утраченный в 1856 г.
Однако Англия выступила с протестом, а Бисмарк в свою очередь был не слишком доволен инициативой русских, которая нарушала устраивавший его порядок на Востоке. Тем не менее, будучи озабочен тем, чтобы не огорчить Александра II, а тем более не вызвать его раздражения, именно он предложил провести в Лондоне конференцию, на которой собрались бы все страны, заинтересованные в этом вопросе. Эта конференция состоялась в марте 1871 г. и не утвердила предложенного Россией решения, постановив, что односторонние инициативы подлежат осуждению и требуют предварительного согласования со всеми участниками трактата. Конвенция от 13 марта 1871 г. явилась результатом этого решения.
Но уже Александр II, несмотря на свою привязанность к дяде и явную «пруссофилию», отмеченную французским послом, как и Горчаков, осознавал возможные нежелательные последствия усиления германского могущества. Основанная Бисмарком империя вносила дисбаланс в политическое равновесие, установившееся на континенте, и представляла угрозу для безопасности как России, так и других европейских государств. Не могла ли эта могущественная империя, граничившая с Россией, в один прекрасный день стать для нее опасным противником? Конечно, в 1871 г. Александр II еще полагался на объединявшие его с Пруссией личные и семейные связи и надеялся, что эта держава никогда не выступит против России. Но Горчаков и общественное мнение начинали бросать беспокойные взгляды в сторону своего громоздкого соседа, чьи амбиции казались безграничными.
Одновременно в 1870–1871 гг. внимание Александра было приковано к политическому развитию Франции и к той угрозе, которую оно могло представлять для всего континента. Революционная ситуация в Париже, падение империи и провозглашение республики приводило в замешательство, как Бисмарка, так и Александра II. Канцлер даже предлагал императору встретиться, чтобы обсудить проблему поднимавшего голову социализма, и Александр ответил ему в духе задач Священного союза: «Монархии должны объединиться против революционной угрозы». Именно эта угроза, которую он отчетливо ощущал и опасался ее распространения в своем отечестве, заставила его после падения Коммуны вновь пойти на сближение с Парижем. Когда французское правительство потребовало, чтобы ему выдали коммунаров, бежавших в различные европейские страны, он поддержал это требование и предложил германскому императору вместе возглавить контрреволюционный фронт, представленный главами всех европейских государств.
Не беря в расчет существовавший у Александра страх перед революцией, чаяния российского императора в большей степени были направлены в сторону Австрии, а не Франции, в то время как его официальная позиция и мнение Горчакова свидетельствовали в пользу того, что именно на Францию следовало делать ставку при выработке нового внешнеполитического курса. Республиканская Франция — это уже не та страна, что праздновала триумф в 1856 г., но она могла послужить в качестве противовеса растущей мощи германского государства, полагал Горчаков, заявляя: «Нам нужна сильная Франция». В свою очередь император придерживался прогерманской ориентации, и установление республики во Франции ее не изменило. Его внимание было обращено в сторону Австро-Венгерской империи, тем более что связи между Берлином и Веной в то время только упрочились. Несмотря на несогласие с императором по французскому вопросу, Горчаков был убежден, что чрезмерное австро-прусское сближение представляло немалую опасность и могло привести к поддержке Бисмарком планов Австрии на Балканах. В скором времени политическая жизнь в Европе приняла не менее запутанный характер, и Пруссия, находившая полезной ситуацию, когда Россия была целиком поглощена Парижским договором, озаботилась вопросом о перспективах своего косвенного влияния на ситуацию на Балканах. Это новое положение, безусловно, укрепившее Горчакова в желании сближения с Францией, тем не менее подталкивало его к тому, чтобы присоединиться к противоположным по своей сути взглядам Александра II и признать, что на первом плане стояло сближение с Берлином и Веной.
В 1872 г. визит в Берлин императора Франца-Иосифа ускорил развитие событий. Александр II в тот момент также находился в Берлине, поставив Вильгельма I в известность о своем желании принять участие в беседах двух императоров. Бисмарк поддержал эту непредвиденную инициативу, и Александр II был тепло встречен собеседниками. Если этот визит носил характер демонстративного проявления дружеских чувств между монархами, их министры иностранных дел обсуждали будущее Европы и в особенности балканский вопрос, бывший главным предметом переговоров между Горчаковым и Андраши, министром иностранных дел Франца-Иосифа, а также между Горчаковым и Бисмарком.
Эти переговоры не увенчались должным успехом, особенно в том, что касалось германской позиции по отношению к России. Горчаков достиг договоренности с Андраши — однако исключительно на уровне устных заверений — касательно сохранения статус-кво на Балканах и невмешательства в дела Османской империи. Но, с другой стороны, Бисмарк обещал Горчакову соблюдать все совместные решения, принятые по Балканам Австрией и Россией. В то же время он гарантировал Андраши поддержку любых мероприятий, предпринятых Веной в балканском регионе… Будучи более или менее в курсе этой двойственности, Александр II решил в своей внешней политике придерживаться того самого курса, которому он следовал с момента вступления на престол: сближению с Веной, дабы в определенной мере контролировать отношения между Веной и Берлином. В 1873 г., впервые после Крымской войны, он отправился с визитом в столицу Австро-Венгерской империи. Несколькими месяцами ранее Вильгельм I, сопровождаемый Бисмарком, был принят в Петербурге, и переговоры закончились подписанием военной конвенции, согласно которой в случае возникновения агрессии со стороны какой-либо европейской державы в отношении одной из подписавших сторон, другая обязалась прийти ей на помощь. Однако текст конвенции не вполне предусматривал решительные действия сторон и гласил, что данные соглашения не направлены против конкретного государства. На самом деле для России опасность представляла Вена, что и объясняет сближение, к которому стремился Александр II. В Вене он приложил все усилия к тому, чтобы убедить императора присоединиться к конвенции, подписанной с Германской империей, но столкнулся с серьезным сопротивлением. Ему удалось добиться лишь того, что в случае опасности должны были состояться переговоры для обсуждения совместных действий по обороне.
