Шпеер плеснул себе в бокал красного вина и рискнул ненавязчиво подкинуть фюреру свою версию.

– А что если цель столь грандиозной операции вовсе не внезапный удар? Что если… – Гитлер протестующе махнул рукой, но Шпеер успел благополучно завершить свой прогноз, – что если, высадив войска на безопасных участках, англичане потом методично, без ненужного риска развернут наступление?

Фюрер отрицательно замотал головой. Подобная стратегия, даже со стороны противника, была ему абсолютно чужда.

– В вопросах стратегии и тактики, Шпеер, вы отчаянный дилетант! Однако… – он тяжело вздохнул, – не исключено, что англичане тоже отчаянные дилетанты! И мыслят так же абсурдно, как и вы! Я это вполне допускаю! Но тогда, Шпеер, это… это же второй фронт! Но сейчас это совершенно невозможно! Вся моя интуиция выступает против этого! Признать такую глупость – значит, признать, что мы… проиграли войну! Нет, нет и нет, Шпеер! Забудьте!

До утра десантный флот стоял севернее марокканского и алжирского побережья. А с первыми лучами солнца войска западных союзников неудержимым потоком устремились в Северную Африку.

А Гитлер на встрече со «старыми борцами» в Мюнхене в своей речи, посвященной памяти Пивного путча, с пафосом произнес:

– Мы уверены в нашей победе! Они полные идиоты, если думают, что смогут когда-нибудь разгромить Германию! Мы погибнем, следовательно, погибнут они!

И – ни слова правды.

Чтобы хоть как-то отвлечься от зловещих событий на Востоке и в Средиземном море, Гитлер на пару дней заехал отдохнуть в свою резиденцию в Альпах Бергхоф.

Точно так же, как и в далеком довоенном году, Гитлер появился на первом этаже Бергхофа в одиннадцать утра. Наскоро проглядел обзор прессы, выслушал короткий доклад Бормана и, окинув оценочным взглядом собравшихся в прихожей гостей, следуя традиции, выбрал даму, которую и повел к обеденному столу.

Еще с тридцать восьмого года честь вести к столу Еву Браун принадлежала Мартину Борману. Придворные не без зависти злорадствовали, что Борман, истинный хозяин Оберзальцберга, создал город времен золотой лихорадки, только он не находит золото, а выбрасывает его на ветер.

Итак, Борман, следуя ритуалу, усадил Еву слева от фюрера. И неограниченный во времени обед благополучно начался.

Шпеер, сидящий за столом недалеко от Гитлера, в который раз с известной долей профессиональной иронии и скепсиса по отношению к чужому творчеству про себя оценивал интерьер столовой.

Дело в том, что Бергхоф был архитектурным творением самого Гитлера. Он не только лично набросал эскизы, но и, одолжив у Шпеера кульман и рейсшину, категорически отказавшись от всякой его помощи, собственноручно вычертил в масштабе план и поперечное сечение своего будущего дома.

Шпеер знал, что так же ревностно прежде Гитлер занимался только двумя своими проектами: новым военным знаменем рейха и личным штандартом главы государства.

Еще в чертежах лейб-архитектор фюрера обратил внимание на запланированные им «неудобства». Новая гостиная соединялась со старой большим проемом, что создавало проблемы для приема официальных гостей: свите приходилось топтаться в невзрачной прихожей, которая вела к туалетам, лестнице и большой столовой. Не производило на него впечатление и огромное венецианское окно гостиной с опускающейся рамой – предмет особой гордости Гитлера-архитектора. Из этого окна Гитлер впоследствии часто любовался видом Унтерберга, Берхтенгадена и Зальцбурга.

Особенно его волновал Унтерберг, где, по преданию, спящий франкский император Карл Великий должен когда-нибудь проснуться, чтобы возродить былую славу германской нации.

– Шпеер, – проникновенно говорил фюрер, прозрачно намекая на себя как на продолжателя дела Карла Великого, – видите Унтерберг? Неслучайно я построил свой дом напротив!

Но Шпеер в глубине души игнорировал исторические параллели фюрера. Как архитектора его гораздо более занимало, как Гитлеру пришло в голову разместить под этим историческим окном гараж, который при неблагоприятном направлении ветра отчетливо давал себя знать в гостиной.

В целом архитектурный проект Бергхофа, по мнению Шпеера, на любом конкурсе максимум тянул на «удовлетворительно». Но с учетом царственного статуса автора Шпеер даже наедине с собой допускал, что именно благодаря своей неуклюжести Бергхоф имел собственное лицо и атмосферу простого загородного дома, только сильно увеличенного.

Точно так же, как всегда, и в этот раз Шпеер пришел к выводу, что интерьер столовой представляет собой смесь художественного деревенского стиля и несельской элегантности, каковая часто встречается в загородных домах состоятельных горожан.

По желанию фюрера стены и потолки столовой были обиты панелями из светлой лиственницы, а стулья обтянуты ярко-красным сафьяном. Гитлер не любил смешение цветов. Поэтому в Бергхофе преобладала монотонная скука.

Хозяином Гитлер был никаким и с гостями вел себя бесцеремонно, но во всем, что касалось сервировки стола, был неумолим. И если хоть одна ложка лежала «не по правилам», мог быть беспощадным к прислуге. К тем самым официантам-эсэсовцам, в белых жилетах и черных брюках, которые вовсю старались не утомлять внимание фюрера и при этом всегда быть под рукой.

На столе красовалась посуда из простого белого фарфора. Ну не совсем простого: все-таки позолоченный «Розенталь-порцелян»! Но явно не самый дорогой.

Столовое серебро с монограммой «Гитлер» тоже не отличалось уникальностью. Солонки по обоим краям стола и графинчики с уксусом и оливковым маслом были из чешского хрусталя.

Сегодняшний обед состоял из супа, мясного блюда, десерта, минеральной воды, яблочного сока и вина. За украшение стола цветами отвечала Ева Браун.

Гитлер занял свое любимое место в центре длинного стола, лицом к окну, и сразу же после супа по привычке завел разговор с сидящим напротив. По прихоти фюрера собеседник каждый день менялся.

Сегодня им отнюдь не случайно оказался Мартин Борман. Он, как тень отца Гамлета, старался никогда надолго не отрываться от своего патрона. И даже выбор собеседника Гитлера за столом, будь то в «Вервольфе», рейхсканцелярии или Бергхофе, не мог быть игрой случая, но всегда результатом воли «серого кардинала». Даже если ни Гитлер, ни сам избранник не имели об этом ни малейшего понятия.

В это позднее утро компанию фюреру Борман решил не доверять никому и лично стал его визави. Для этого у него были серьезные основания. События последних недель, особенно неудачи под Сталинградом и перманентная война с руководством вермахта, переутомили фюрера. И Борман всеми силами стремился уберечь его от лишних перегрузок.

Кроме того, до него дошли смутные слухи о тайных встречах Шпеера, Геббельса и Геринга, на которых решался вопрос оттеснения его персоны от Гитлера. Это было похоже на заговор бонз!

Насторожила Бормана и ночь, проведенная Шпеером в вагоне-ресторане вместе с Гитлером. Шла ли там речь только о вторжении союзного флота в Средиземное море, до которого Борману не было никакого дела, или Шпеер вовсю агитировал Гитлера против его ближайшего и самого преданного помощника?

Неудивительно, что в Бергхофе Борман решил быть начеку, всегда рядом, так, чтобы даже собственное отражение Гитлера в зеркале напоминало ему о его верном рабе.

До этой минуты Борману удавалось быть доверенным лицом фюрера в самых интимнейших делах. И важнейшие, щекотливейшие проблемы решались порой во время ночных чаепитий в присутствии Бормана и одного-двух личных адъютантов Гитлера.

Под видом охраны здоровья и душевного комфорта фюрера Борман сделал так, чтобы отчеты и прогнозы министерства финансов как можно реже загромождали его рабочий стол, а министра экономики Функа во время аудиенции попросту постоянно прерывал на полуслове, вмешиваясь в разговор, не имея ни малейшего понятия о его сути.