– Мы должны лишь предотвратить появление новой, еще большей лжи: еврейско-большевистского мира! – как кровь в висках, в это время бился под сводами офицерской столовой клокочущий от ненависти хриплый голос Гитлера. – Его я должен уничтожить!

…Уничтожить!.. Уничтожить!..

– Господи, ну о чем это он?! – почти засыпая, вместе со Шпеером подумали многие сидящие в зале. – Два часа ночи! Это какой-то… тихий ужас!

Утром дежурный камердинер Юнге, как обычно, принес Гитлеру его заранее вычищенные и отутюженные черные брюки. Фюрер так же привычно натянул их на себя, но только на выходе из апартаментов впервые обнаружил, что брюки, пошитые на заказ у лучшего портного рейха, вдруг оказались слишком коротки.

Он безжалостно разругал шедшего по пятам камердинера, и песочил бы его всю дорогу до зала совещаний, но, столкнувшись у входа с поджидавшими его офицерами, мгновенно забыл про злосчастного Юнге и стал отменно любезен.

Буквально перед его приходом офицеры живо обсуждали слух о том, что совсем недалеко от ставки, где-то в районе Винницы, эсэсовцы в упор расстреляли то ли большую партию военнопленных, то ли каких-то местных аборигенов. Кажется, это видел возвращавшийся из экспедиционной поездки адъютант Гитлера фон Белов. Но самого Белова рядом не было, и все были немножко шокированы и, кажется, даже в некотором роде возмущены.

Поговаривали, что сам доктор Геббельс как-то высказался весьма критически по поводу «чересчур жесткого обращения с населением оккупированных территорий». И все согласились, что убивать скопом безоружных – не совсем конструктивно, как-то противоречит офицерской чести и даже где-то чревато.

Но гораздо больший интерес вызвало сообщение о посещении рейхсмаршала Геринга винницкого театра. Побаловав себя провинциальным балетом, Геринг остался крайне недоволен «непозволительной худобой балерин».

– Всего год оккупации, – негодовал не в меру упитанный ас Первой мировой, – и украинские пампушечки превратились в… атлантических селедок! Что подумает о нас, немцах, мировая богема!

После спектакля он лично посетил балерин и тут же велел выписать им дополнительный паек: жиры, масло, изюм, шоколад…

Офицеры даже поспорили: не собирается ли заядлый балетоман Геринг зачислить балерин в штат люфтваффе, а если нет, то за чей, собственно, счет он позволил себе так расщедриться? Но очень быстро пришли к общему мнению, что, безо всякого сомнения, за счет несчастного люфтваффе!

– А не посетить ли нам прямо сейчас винницкий театр?! – на полном серьезе предложил кто-то. – Пока они там еще не все съели!

Но как раз в этот момент из бункера показался раздраженный камердинером Юнге Гитлер, и посещение театра само собой было отложено.

И, как обычно, в этот день состоялось очередное судьбоносное совещание с генералитетом, продлившееся около трех часов. И, как всегда, Гитлер восседал в кресле с плетеным сидением, а так как Геринг отсутствовал, был унесен и персональный табурет, на котором тот по специальному разрешению фюрера восседал рядом с ним.

Адъютанты, офицеры штаба ОКВ и Генштаба сухопутных войск, связи военно-воздушных сил, флота и войск СС – все толпились вокруг стола с картами. Как самые простые смертные, наравне с ними часами выстаивали Кейтель, Йодль и Гальдер. Карты освещались настольными лампами на гибких кронштейнах.

На длинном столе перед Гитлером, как огромную простыню, расстилали склеенные между собой стратегические карты. На картах – события предыдущего дня, все перемещения воинских частей, вплоть до патрулей. Начальник Генерального штаба во всех подробностях растолковывал ситуацию супернетерпеливому Верховному главнокомандующему. Карты своевременно перемещались по столу так, чтобы фюрер мог видеть комментируемый фрагмент.

Как обычно, Гитлер по ходу доклада перемещал по карте взад-вперед дивизии, вникал порой в несущественные детали, причем так бесцеремонно, что даже привыкший ко всему докладчик только успевал вносить коррективы в свой доклад, потел, растерянно пожимал плечами и жалобно поглядывал в сторону таких же, как и он, беспомощных генералов.

Точно так же в самом конце войны Гитлер будет упрямо двигать по карте номера уже несуществующих дивизий, и никто не посмеет вернуть его к реальности.

Фюрер одержимо верил в свой «окопный опыт», полученный во Фландрии в Первую мировую войну. Именно окопный опыт бывший ефрейтор ставил несравненно выше академического образования своих кадровых генералов. Но умение виртуозно наматывать на ноги портянки, передергивать затвор винтовки и по команде бросаться в смертельную атаку мало помогало самоназначенному Верховному главнокомандующему в руководстве армиями и флотом.

По этому случаю один из ведущих организаторов «Валькирии» как-то совсем неполиткорректно и, разумеется, строго конфиденциально заметил, что «на посту Верховного главнокомандующего на худой конец более приемлем отпетый цивилист, чем вчерашний капрал».

О ситуации на Западном фронте докладывал генерал Йодль. Собственно говоря, весь Западный фронт в августе сорок второго пролегал в основном в Северной Африке, где 20 июня танковая армия «Африка» под командованием Эрвина Роммеля взяла самую неприступную крепость англичан на этом континенте – Тобрук. 22 июня Гитлер в порыве эйфории присвоил Роммелю звание генерал-фельдмаршала. Он открыто покровительствовал Роммелю, но донесения последнего с арены боев его сильно раздражали.

«Лис пустыни», как англичане прозвали неистового Эрвина, начальство не жаловал, предпочитал все делать по-своему и порой по нескольку дней не слал в Генштаб ни одной весточки, норовя сразу доложить о тотальном успехе.

Но сильнее всего фюрера бесило то, что «жирная свинья Черчилль», выступая в британском парламенте, назвал Роммеля «великим полководцем», а его, Гитлера, «обыкновенным бандитом». А недавно ему показали и вообще возмутительный по своей беспрецедентности приказ британского главнокомандующего вооруженными силами Среднего Востока генерала Окинлека, изданный тем еще летом сорок первого:

«Существует реальная опасность, что наш друг Роммель станет для наших солдат колдуном или пугалом. О нем и так уже говорят слишком много. Он ни в коем случае не сверхчеловек. Даже если бы он был сверхчеловеком, было бы крайне нежелательно, чтобы наши солдаты уверовали в его сверхъестественную мощь.

Я хочу, чтобы вы всеми возможными способами развеяли представление, что Роммель является чем-то большим, чем обычный германский генерал. Для этого представляется важным не называть имя Роммеля, когда мы говорим о противнике в Ливии. Мы должны упоминать “немцев”, или “страны Оси”, или “противника”, но ни в коем случае не заострять внимание на Роммеле. Пожалуйста, примите меры к немедленному исполнению данного приказа и доведите до сведения всех командиров, что с психологической точки зрения это дело высочайшей важности».

Гитлер, всю жизнь мечтавший стать чем-то вроде античного бога и героя, не мог без содрогания души и мучительнейших желудочных колик смотреть на то, как на полях Второй мировой войны – его войны! – рождался грандиозный миф об одном из его генералов, а вовсе не о нем самом!

– Как вам это нравится, Шпеер? – в сердцах кричал он. – Наш друг Роммель! Великий полководец, наш друг и… даже где-то там… сверхчеловек! Вам это, случайно, ни о чем не говорит? А мне говорит! Друг моего врага – мой враг!

– Но, мой фюрер, – удивленно возражал Шпеер, – Роммель – преданный вам генерал! И классный полководец!

Словно опомнившись, Гитлер тут же поспешно махал рукой:

– Ну, враг – не враг… это я, конечно, фигурально! Вы правы, Шпеер, Роммель действительно энергичен и не лишен способностей. Но… великий полководец – это уже, согласитесь, слишком!

Гитлер не без труда дослушал доклад Йодля. Строго говоря, Йодль как начальник штаба оперативного руководства вермахта должен был координировать боевые действия на всех театрах войны.