Джимми встретил одного человека, настолько похожего на Дерора Рабина, что едва не принял его за своего друга портного. Высокий черноусый крестьянин привез дрова в мастерскую; с ним был помощник — молодой парень, еврей, с острым лицом и живыми черными глазами. У него были впалые щеки, словно от многолетнего недоедания, и он все время надсадно кашлял. Ноги и руки его были обмотаны тряпками — видимо, вместо сапог и рукавиц. Но он казался бодрым. Бросив охапку дров на пол, он кивнул и сказал:

— Здорово!

— Здорово! — ответил Джимми.

— Я говорю по-английски,— сказал парень.

Джимми не удивился — его больше удивляло обратное: когда люди не говорили по-английски. Он улыбнулся и сказал:

— Вот как!

— Я был в Америке,— объяснил гость,— я там работал в одном страшном месте — на Грэнд-стрит.

Было ясно, что ему приятнее болтать, чем таскать дрова. Он постоял немного молча, потом спросил:

— А вы где работали в Америке?

Но тут крестьянин что-то проворчал ему по-русски, и парень снова принялся за работу. Уходя, он сказал:

— Мы с вами еще побеседуем об Америке — Джимми дружелюбно согласился.

Часа через два, окончив работу, Джимми вышел из мастерской и снова увидел этого еврея, который ждал его в темноте.

— Я иногда скучаю по Америке,— признался он и пошел рядом с Джимми по улице, похлопывая худыми руками, чтобы согреться.

— Зачем же вы сюда вернулись? — спросил Джимми.

— Я читал про революцию. Думал, а вдруг разбогатею.

— Фью! — присвистнул Джимми и ухмыльнулся.— Ну и что, разбогатели?

— Вы были в Америке членом профсоюза? — вместо ответа спросил его спутник.

— А как же!

— Какого?

— Механиков.

— Вы, может, бастовали?

— Еще бы!

— А вас колотили когда-нибудь?

— Еще как!

— А штрейкбрехером вы никогда не были?

— Ну нет!

— Вы, как у вас там говорят, классово-сознательный?

— Конечно, ведь я социалист!

Парень повернулся к нему и голосом, дрогнувшим от волнения, спросил:

— И у вас есть красный билет?

— Будьте уверены,— ответил Джимми,— вот здесь в кармане.

— Господи,— воскликнул парень,— товарищ! — И он протянул Джимми руки, обмотанные старой мешковиной.— Товарищ! — повторил он по-русски.

И, стоя в морозной мгле, оба почувствовали, как сердца их наполняются теплом. Здесь, почти у самого полярного круга, в этой лесной глуши, среди льдов, даже здесь дух международного братства творил чудеса!

Все еще дрожа от волнения, еврей дернул Джимми за рукав:

— Но если вы социалист, то почему же вы воюете с русскими рабочими?

— Я не воюю!

— А носите военную форму!

— Я только обслуживаю мотоциклы.

— Все равно, вы помогаете! Вы убиваете русских! Разрушаете Советскую страну. Зачем?

— Я ничего ведь не знал,— попробовал оправдаться Джимми.— Я хотел драться с кайзером, а они привезли меня сюда и ничего мне не сказали.

— Да, вот что с нами делают милитаристы и капиталисты! Мы — рабы! Но ничего, мы добьемся свободы! И вы нам поможете. Вы не будете больше убивать русских рабочих!

— Не буду! — поспешно отозвался Джимми. Незнакомец взял Джимми под руку:

— Идемте скорее, товарищ! Я вам кое-что покажу.

Долго шли они, спотыкаясь, по темным улицам, пока не очутились возле ряда бревенчатых лачуг, щели в которых были заткнуты соломой и замазаны глиной. В таком месте американский фермер не стал бы держать даже скотину.

— Вот как живут рабочие! — сказал спутник Джимми и постучал в дверь одной из лачуг. Загромыхал засов, и женщина, облепленная ребятишками, отворила им дверь. Гости вошли в комнату, освещенную слабым светом коптящей лампы. В углу была громадная печь, там варилась в горшке капуста. Не сказав ни слова хозяйке, спутник Джимми жестом пригласил его сесть возле печки и уставился на него своими умными черными глазами.

— Покажите мне ваш красный билет,— вдруг сказал он.

Джимми снял полушубок, расстегнул вязаный жилет и из внутреннего кармана куртки вытащил свой драгоценный документ с инициалами секретарей лисвиллской, хоплендской и айронтонской организаций на марках. Незнакомец долго рассматривал его, потом кивнул:

— Ладно, я вам верю.— И, возвращая Джимми билет, сказал: — Моя фамилия Калинкин. Я большевик.

Хотя Джимми догадался об этом уже раньше, у него сильно забилось сердце.

— Мы тоже называли нашу организацию в Айронтоне большевистской,— сказал он.

— Нас отсюда выгнали,— начал рассказывать еврей,— но я остался, чтобы вести пропаганду. Я отыскиваю товарищей социалистов среди американцев и англичан. Я говорю им: «Не надо воевать против рабочих, воюйте против хозяев, против капиталистов». Понимаете?

— Ну конечно! — сказал Джимми.

— Если ваши власти меня поймают, меня убьют. Но я вам доверяю.

— Я не донесу,— поспешил успокоить его Джимми.

— Вы должны мне помочь,— продолжал Калинкин.— Вы должны пойти к американским солдатам и сказать им: «Русский народ столько лет был в рабстве, теперь, наконец, он освободился. А вы явились, чтобы снова закабалить его, чтобы убивать людей. За что?» Как вы думаете, товарищ, что они вам ответят?

— Ответят, что хотят бить кайзера.

— Но ведь и мы помогаем бить кайзера! Мы с ним тоже боремся!

— А говорят, вы заключили с ним мир!

— Мы боремся посредством агитации, для кайзера это — самое страшное. Мы тратим миллионы рублей, печатаем газеты, листовки. Вы, товарищ, знакомы с работой социалистов. Мы посылаем эту литературу в Германию, сбрасываем ее с самолетов. У нас есть типографии в этой, как ее? — Швеции, в Нидерландах, повсюду. Немец прочтет такое, подумает и скажет: «Чего ради нам проливать кровь за кайзера, почему бы нам не стать свободными, как русские?» Я знаю, товарищ, я беседовал со многими германскими солдатами. В Германии это распространяется как пожар. Может, это будет и не сразу, может, понадобится еще год или два, но все равно, когда-нибудь люди увидят правоту большевиков. Большевики хорошо знают рабочего, знают его душу, они жизни своей не жалеют, у них в сердце огонь, который невозможно погасить.

— Я-то понимаю,— сказал Джимми,— но американским солдатам такие вещи не расскажешь.

— Господи, будто я не знаю! — воскликнул Калинкин.— Я сам жил в Америке! Они считают себя избранным народом. Никто не смей их учить — они всё сами знают. Они демократия — классов у них не существует! А невольники труда — это, говорят они, всякий иностранный сброд, так ведь? Они будут нас расстреливать, я видел, что они вытворяли с забастовщиками на Грэнд-стрит!

— Я тоже все это испытал,— сказал Джимми.— Что же нам делать?

— Вести пропаганду! У нас первый раз в жизни так много денег на пропаганду — Россия отдает на пропаганду все свои средства. Наш призыв несется к рабочим всех стран. Мы кричим: «Поднимайтесь! Поднимайтесь и разбивайте оковы!» Вы думаете, товарищ, рабочие нас не слышат? Еще как слышат! Капиталисты это знают и трясутся от страха, потому и шлют свои армии воевать с нами. Они думают, что солдаты будут вечно выполнять их приказы. А вы как думаете, товарищ, будут?

— Нет, они думают, что русский народ восстанет против вас.

В ответ на это замечание Калинкин громко и весело рассмеялся:

— Это же наше кровное правительство! Впервые в России, впервые в мире государством правят рабочие; а кто-то хочет, чтобы мы восстали против самих себя! Они сажают этих — как их? — марионеток, которых называют социалистами, создают здесь, в Архангельске, правительство,— вроде как бы русское. Только они этим самих себя обманывают, а не русских!

— Они надеются, что это правительство продвинет свою власть и дальше,— заметил Джимми.

— Не дальше, чем продвинутся штыки интервентов! Но уж зато весь наш народ объединится, все станут большевиками, когда увидят, что сюда идут иностранные поиска. Хотите знать, товарищ, почему? Очень просто: каждый понимает, что случится, если капиталисты начнут создавать для нас новые правительства. Кабала—долги Франции, долги Англии. Вы это знаете?