— Надеюсь, вы не собираетесь рубить им головы? — умоляюще посмотрела на него фея.— Право же, дайте им возможность исправиться!
— Ну это-то, конечно, можно,— согласился Джимми.— Я хочу сказать, что все люди должны трудиться — и графы и аристократы — все!
Когда фея выпорхнула, чтобы вылить «утку» Джимми Хиггинса, его сосед по койке, орудийный наводчик с американского миноносца, походивший благодаря своей забинтованной голове на индуса в тюрбане, посмотрел на Джимми усталым взглядом и процедил:
— Ты бы, парень, того, прекратил эти разговорчики!
— Это еще почему?—язвительно спросил Джимми, предугадывая схватку с милитаристом.
— А потому, что твоя милосердная сестрица сама принадлежит к знати!
— Рассказывай!—недоверчиво усмехнулся Джимми.
— Точно говорю тебе! Ее папаша — граф, не то Фокстерьерский, не то еще какой-то.
— Брось заливать! — рассердился Джимми: у этих солдат никогда не поймешь, насмехаются они или говорят всерьез.
— А ты спрашивал ее фамилию? — не унимался тот.
— Спрашивал. Она сказала: мисс Кленденинг.
— Ну так вот спроси ее, правда ли, что она графиня Беатрис Кленденинг,— посмотришь, что она тебе ответит.
Но у Джимми не хватило на это духу. Когда фея вернулась, неся чисто вымытую «утку», ее любимчик лежал совершенно тихо, но лицо у него так горело, что она подумала: «Наверно, пытался тут без меня самовольно вставать с постели!»
III
Впрочем, чудеса на этом не кончились. На другой день в палате поднялся возбужденный гул, санитары затеяли генеральную уборку, хотя никакой необходимости в этом не было. Принесли цветы, и каждая сестра приколола себе к поясу букетик. Джимми спросил, в чем дело. Графиня Беатрис взглянула на него с лукавой улыбкой.
— Мы ждем почетных гостей,— ответила она.— Но ведь такому классово-сознательному пролетарию, как вы, это должно быть безразлично.
Так он ничего и не узнал от нее, но когда она вышла куда-то, сосед-наводчик объяснил:
— Приедут король с королевой.
— Ладно уж, хватит тебе!—сказал Джимми в полной уверенности, что и это насмешка.
— Серьезно, приедут. Хотят познакомиться с пострадавшими от подводной лодки. Советую тебе забыть на сегодня твои социалистические штучки.
Тогда Джимми пристал к сестре, и она вынуждена была подтвердить: да, король и королева приезжают в госпиталь, чтобы оказать честь жертвам кораблекрушения. Но ему до этого, конечно, нет дела! Кстати, не желает ли он, чтоб его перенесли в изолятор, а то как бы этот визит не оскорбил его революционную душу? Или, может быть, наоборот, он предпочитает остаться и дать королю возможность произнести перед ним речь в защиту монархии?
— Где уж там у него время разговаривать с такими, как я!—усомнился Джимми.
— Как сказать? У него ведь, знаете ли, других-то дел нет, кроме разговоров!
Джимми воздержался от дальнейшей беседы на эту тему, чувствуя, что графиня Беатрис подсмеивается над ним, а он без привычки не знал, как принимать женские шутки. Где ему было учуять, что графиня Беатрис — суфражистка и из принципа насмехается над сильным полом! Джимми присмирел, стараясь подавить в себе недостойное социалиста волнение. Вот ведь какая чертовщина! Ему, маленькому, невзрачному рабочему, без роду и племени, выросшему на ферме среди бедных сирот, пробродяжничавшему чуть ли не полжизни, предстоит знакомство с английским королем! Джимми раз и навсегда усвоил презрительное отношение к монархиям. Королей он пренебрежительно называл королишками, показывая этим, что ему в высшей степени наплевать на них.
— Для меня они —нуль без палочки! — заявил он как-то графине Беатрис.
И вдруг — бац, такая новость: «королишка» прибывает в госпиталь! Что же ему, Джимми Хиггинсу, теперь делать? Черт его знает, как с ним разговаривать! Неужели называть его «ваше величество»? Джимми крепко сжал руки под одеялом: «Гад я буду, если это сделаю!» Он призывал на помощь весь свой революционный пыл, мысленно обращался к своим друзьям — Неистовому Биллу, Клубнике Каррену, Плосколицему Джо, Цыпленку Петерсону. Интересно, как бы они поступили в подобном случае? А как бы поступил кандидат? М-да, нечего говорить,—существенный пробел в его революционном образовании — нигде на собраниях социалистов не обсуждалось, как должен вести себя социалист, когда король жалует к нему с визитом!
При своем незлобивом характере Джимми готов был отвечать добром на добро. Но соответствует ли революционной этике вежливое обращение с королями? Разве не его долг — выказать чем-нибудь свое презрение к монарху? Ведь, может быть, его королевское величество еще никогда в жизни ни от кого не получал должного отпора! Чтож, в таком случае сегодня он его получит!
IV
В палату влетела страшно взволнованная сестра и шепотом сообщила: «Идут!» Все сестры стали полукругом, нервно потирая руки, а больные со своих коек уставились на двери, откуда должно было появиться волшебное видение.
Наконец, показался мужчина в военной форме, которого Джимми ни в коем случае не принял бы за короля, если бы не видел прежде его портрета в иллюстрированной газете. Он был небольшого роста, худощав, сутуловат, розовощек, как все англичане, и носил коротко подстриженную темную седеющую бородку. Рядом с ним шествовал начальник госпиталя, а позади — сердитого вида дама в черном, сопровождаемая двумя здешними врачами. Группу замыкало несколько офицеров.
Король и королева остановились на видном месте и оглядели ряды коек. Оба, приветливо улыбаясь, сделали общий поклон и произнесли:
— Здравствуйте!
Разумеется, все заулыбались им в ответ, а сестры отвесили реверанс и сказали хором:
— Здравствуйте, ваши величества.
Надеюсь, все больные чувствуют себя хорошо? — поинтересовался его величество. Врач поманил к себе старшую палатную сестру. Та подлетела к гостям, сияя и кланяясь:
— Мерси, все прекрасно себя чувствуют.
— Это очень, очень приятно,— ответствовали их величества.
Королева обвела взглядом комнату и, обнаружив тяжело раненного, сплошь в бинтах, подошла к нему, присела у изголовья и начала о чем-то расспрашивать, а король, выйдя на середину палаты, вдруг заметил графиню Беатрис.
От Джимми, следившего за королем, не ускользнуло, как он сразу расплылся в улыбке:
— Ах, это вы! Как поживаете?
Девушка подошла к нему с таким видом, словно для нее было самым привычным делом разговаривать с королями.
— Ну, как тут ваши пациенты? — осведомился его величество.
— Прекрасно, поправляются,— отвечала она, на что его величество заявил, что он очень рад, произнеся эти слова с таким воодушевлением, словно говорил их впервые, а не повторял только что сказанное. Он глядел на больных приветливыми, усталыми глазами; и тут графиня Беатрис чисто женским маневром заставила его обратить внимание на своего любимца: она знала, что король пожелает побеседовать с кем-нибудь из больных, и чуть заметным движением направила его в сторону Джимми.
— Как ваша фамилия? — обратился к нему король и, получив ответ, спросил: — Ну, Хиггинс, как вы себя чувствуете?
— Очень хорошо,— твердым голосом сказал Джимми.— Хочется встать, да вот сестра не пускает!
— Знаете, в былые времена тираном считался король, а теперь,— его величество улыбнулся молодой графине,— вот они, медики. Вы—солдат американской армии?
— Нет, я механик, мое дело — машины.
— Что ж, это война машин,— милостиво отозвался его величество.
— Я социалист! — выпалил Джимми.
— В самом деле?
— Ну да!
— Но вы, я вижу, не из тех социалистов, которые идут против своего отечества.
— Был долго против,— признался Джимми.— Я считал, что нам незачем ввязываться в эту войну. Но теперь я думаю иначе.
— Отрадно слышать,— сказал его величество.— Бесспорно, пережитые вами события немало способствовали перемене в ваших взглядах!
— Еще бы! Но только я по прежнему социалист, вы это учтите, мистер король.