Главных спорных вопросов между большевиками и меньшевиками было два: первый —о земле, которую крестьяне хотели отнять у помещиков, и второй — о долгах иностранным державам. Русский царь занял четыре миллиарда долларов у Франции и не то миллиард, не то два у Англии, чтобы на эти деньги подавить сопротивление русских рабочих и погнать несколько миллионов человек на бойню. Так должны ли русские рабочие отвечать за такого рода долги? Когда кто-нибудь задавал Джимми Хиггинсу этот вопрос, он, не задумываясь, отвечал громовым: «Нет!» Он считал, что социалисты, которые поддерживают Керенского в России, либо подкуплены, либо просто одурачены Уолл-стритом.

Когда американское правительство, желая уговорить русский народ продолжать войну, послало в Россию комиссию во главе с одним из самых известных адвокатов — верным слугой крупнейших концернов Америки, который, как говорили социалисты, душой и телом продался реакции, у Джимми даже голос стал другим: вместо обычного фальцета звучал чуть ли не бас — гневный и саркастический. И партия его уж, конечно, постаралась оповестить большевиков заблаговременно о том, что представляет собой эта комиссия. Впрочем, в этом не было, пожалуй, особой нужды, так как сразу же после свержения царизма началось массовое возвращение на родину русских социалистов из Нью-Йорка и Сан-Франциско, и эти люди, насмотревшиеся изнанки американского капитализма в трущобах наших больших городов, не теряя времени и самым исчерпывающим образом просветили красных в России насчет Уолл-стрита!

Незадолго перед тем в Сан-Франциско был арестован один известный рабочий лидер. Его обвинили в том, что он бросил бомбу с целью сорвать патриотическую демонстрацию сторонников войны. Этого человека признали виновным, основываясь на показаниях «свидетелей», которые были заведомо ложными, и профсоюзы Америки начали кампанию за спасение его жизни. Между тем капиталистическая печать, следуя своему неизменному правилу, как воды в рот набрала. Но тут этим делом занялись вернувшиеся в Россию эмигранты: они организовали демонстрацию протеста в Петрограде перед зданием американского посольства, требуя освобождения Тома Муни. Конечно, сообщение об этой демонстрации было передано в Америку и вызвало превеликое удивление большинства американцев, которые впервые услышали это имя.

«Поверить даже трудно,— думал Джимми Хиггинс,— в Сан-Франциско идет такая отчаянная борьба, а наш народ впервые узнает о .ней из Петрограда!»

— Нет, вы только посмотрите!—'Горячился Джимми.— Вот какая в Америке демократия, вот как у нас интересуются рабочим классом!

Так прошли лето и осень. Джимми трудился в поте лица, собирая для своей родины урожай пшеницы, а позднее — кукурузы, и в душе его пробуждалось волнение и звучала песня радости. Далеко за океаном такие же простые люди, как он сам, впервые в истории забирали в свои руки бразды правления. Скоро и здесь, в Америке, рабочие поймут значение этого чудесного примера, загорятся мыслью, что и они в силах добиться для себя свободной и безбедной жизни!'

Зима была на носу, и батраки двинулись в города. Но в этом году они шли туда не как бродяги и безработные — теперь каждый из них чувствовал себя маленьким царьком. Случайно Джимми очутился в городе Айронтоне, получил работу на крупном автомобильном заводе за восемь долларов в день и сразу принялся агитировать рабочих, чтобы они требовали десять. Не то чтобы ему так уж нужны были эти два лишних доллара — он добивался их просто потому, что главным принципом его жизни было всячески досаждать эксплуататорам. Капиталистические газеты этого большого среднезападного города ругательски ругали рабочих, которые-де бастуют в военное время «против отчизны»; но и Джимми, со своей стороны, не жалел бранных слов для тех, кто употреблял слово «отчизна», вместо того чтобы сказать: «фабриканты», и пользовался войной как предлогом для лишения рабочих их самого драгоценного права.

В Айронтоне тоже имелось местное отделение социалистической партии; оно активно и целеустремленно продолжало свою деятельность, невзирая на налеты полиции и запрещение рассылать по почте большую часть партийных газет и журналов. Все-таки листовки пока еще удавалось печатать, и если нельзя было открыто выступать против войны, то можно было поиздеваться над «демократичностью» Англии, образец чего она демонстрировала в Ирландии; можно было говорить о прибылях толстосумов и требовать, чтобы правительство объявило мобилизацию не только людей, но и капиталов. Некоторые американские социалисты овладели почти столь же мастерски иносказательной формой изъяснения своих мыслей, как тот германский революционер довоенных лет, который написал историю жизни римского императора Агриколы и в его образе вывел Вильгельма Второго, высмеяв его тщеславие и дикое сумасбродство.

В конце осени произошло событие, на которое, несмотря на его важность, Джимми почти не обратил внимания. На реке Изонцо итальянские войска стояли против своих исконных врагов — австрийцев; страна была уже предельно истощена затянувшейся и, главное, безрезультатной кампанией. Итальянские социалисты вели точно такую же борьбу против своего правительства, как и Джимми Хиггинс в Америке. Им помогали интриганы-католики, которые ненавидели правительство за то, что оно ограничило светскую власть папы римского; им помогала австрийская тайная агентура, ловко орудовавшая на территории Италии, распространяя среди итальянских войск слухи о дружественных намерениях австрийцев и о близком перемирии. Дошло до того, что эти агенты стали распространять поддельные номера ведущих итальянских газет с описаниями голодных бунтов в итальянских городах и расстрелов женщин и детей. Однажды их подбросили солдатам в окопы в .горном секторе, где австрийцы затеяли братание с неприятелем; после этого ночью австрийские части были отведены, а их место заняли отборные германские штурмовые полки. На рассвете они обрушились на передовые позиции итальянцев и рванули вперед, вынудив противника отступить на фронте протяженностью в сто миль. Немцы захватили в общей сложности четверть

миллиона пленных и тысячи две пушек — можно сказать, почти всю итальянскую артиллерию.

Джимми Хиггинс не придал должного значения этой катастрофе отчасти потому, что прочел о ней в буржуазных газетах и, следовательно, не поверил; главным же образом потому, что внимание его было всецело приковано к России, где пролетариат мог в любую минуту захватить в свои руки власть.

— Тогда уж всем войнам будет крышка! — ликовал Джимми.— И осатаневший мир, наконец, успокоится!

Умеренное социалистическое правительство Керенского молило капиталистических заправил союзнических держав объявить свои условия мира — пусть рабочие России знают, за что они должны воевать. Русские рабочие хотели декларации о мире без аннексий и контрибуций, при обязательном последующем разоружении: на этих условиях они соглашались помочь союзникам завершить войну, несмотря на голод и бедствия в истерзанной России. Но государственные мужи союзников отказались сделать такую декларацию, и русские рабочие, поддержанные социалистами всего мира, заявили, что союзники ведут войну империалистическую и не собираются прекращать ее, пока не отхватят у Германии и ее сателлитов огромные территории и не добьются такого выкупа, который вывел бы Германию из строя на несколько десятилетий. Русские рабочие наотрез отказались воевать ради этого, и в ноябре произошла вторая революция — восстание большевиков.

Завладев дворцами и государственными архивами, большевики первым делом обнародовали тайные договоры, которые правители Англии, Франции и Италии заключили с Россией. Эти договоры полностью оправдывали позицию русских революционеров. Из них стало ясно, какой бессовестный грабеж задумали империалистические союзные державы: Англия намеревалась захватить германские колонии и Месопотамию; Франция — германские земли вплоть до Рейна; Италия — Адриатическое побережье, а также вместе с Англией и Францией участвовать в разделе Палестины и Сирии.