— Только я к этому не имел ни малейшего отношения! — поспешил заверить его Джимми.
— Это еще надо доказать!
— Я уже доказал.
— Кому?
— Мистеру Хэрроду, местному представителю министерства юстиции.
Сержант снял телефонную трубку и вызвал коммутатор здания почтамта. Джимми мог слышать только половину беседы. Не будет ли мистер Хэррод любезен заглянуть в дело Джеймса Хиггинса, который ходатайствует о принятии его на работу по технической части в моторизованных войсках? Последовала пауза. Джимми не слышал, что отвечал мистер Хэррод, и сильно волновался. Впрочем, все оказалось в порядке. Сержант повесил трубку и успокоительно сообщил:
— Он говорит: «Балда. Поздравьте его, говорит, что наконец-то поумнел!»
Джимми пришлось удовольствоваться этим сомнительным комплиментом, и он начал отвечать на вопросы, касающиеся его специальности. А кто-нибудь на заводе «Эмпайр» мог бы это подтвердить? Сержант собрался было позвонить туда, но передумал: если человек работал на машиностроительном и в мастерской велосипедов, то он в армии без дела сидеть не будет! Каждый сейчас пригодится, когда такая нехватка рабочих рук!
— Какой у вас рост? Вес не имеет значения,—добавил сержант,— там подкормят!
Врачебная комиссия находилась в верхнем этаже. Джимми велели снять куртку и рубаху, ему измерили грудь, выслушали сердце и легкие, сосчитали зубы, заглянули в нос и проделали еще десятка два разных манипуляций. Конечно, кое-что у него было и не совсем в порядке, но не настолько уж, чтобы забраковать человека. Врач записал на листе бумаги какие-то цифры и под ними черкнул свою фамилию, после чего Джимми в сопровождения солдата вернулся вниз.
И вот уже перед ним на столе вербовочный бланк, а в руке перо, обмакнутое в чернила. Его не сочли нужным спросить: «Продумал ли ты этот шаг? Ведь назад не будет пути!» Зачем? Сержант-вербовщик не допускал даже мысли, что Джимми мог явиться с несерьезными намерениями. Он сидел, строго и повелительно глядя на свою жертву, всем своим видом как бы говоря: «Даром, что ли, я тратил время на все эти вопросы и записывание ответов, на взвешивание, обмеривание и прочее и прочее?» Если бы Джимми сейчас не захотел подписать эту бумагу, ох, какая лава ругани низверглась бы на него!
Поэтому он даже не стал ее читать, а просто вывел внизу свою подпись.
— Ну, так,— сказал сержант,— поезд уходит сегодня в девять семнадцать вечера. Я буду на вокзале и вручу вам билет. Явка обязательна. Имейте в виду, теперь вы обязаны подчиняться воинской дисциплине!
Последние слова были сказаны уже совсем другим тоном. У Джимми дрогнуло сердце, и он вышел на улицу с ощущением сосущей боли под ложечкой.
V
Джимми поспешил сообщить свою новость товарищу Станкевичу. Тот восторженно обнял его и закричал: «Значит, встретимся во Франции!» От Станкевича Джимми пошел к Эмилю, который обрадовался не меньше, услышав о его решении. Джимми ужасно захотелось найти товарища Шнейдера и рассказать ему тоже. Он вдруг почувствовал странную враждебность к Шнейдеру. Хорошо бы выложить ему все начистоту, крикнуть: «Очухайся, болван, выкинь из головы идиотские бредни, все равно твой кайзер не победит!»
Вспомнил Джимми и о других, но идти к ним не собирался. Например, товарищ Мэри Аллен — нет, пусть лучше она узнает об этом, когда он станет недосягаем для ее острого язычка! Подумал Джимми и об Эвелин. Быть может, он больше никогда с ней не встретится, а если и встретится, то, пожалуй, она не захочет с ним разговаривать! Но Джимми отогнал грустную мысль. Он идет на войну, теперь и печали и радости любви — все по боку!
Он отправился ужинать к Мейснерам и сообщил им свою новость. Он ожидал услышать протесты, возражения и удивился, когда ничего этого не последовало. То ли на Мейснера произвели впечатление рассказы Станкевича,
то ли он боялся теперь откровенничать, как боялся Джимми, встретив Эмиля Форстера.
Джимми намеревался доверить Мейснерам одно важное дело: хранение дневника Неистового Билла. До сих пор он возил его всюду с собой, но теперь понимал, что едва ли это подходящая литература, когда едешь на военном корабле.
— Конечно! — подтвердил Мейснер.— И мало ли что, вдруг его подберет немецкая подводная лодка!
Джимми вздрогнул. Черт! Об этом он даже и не подумал. Ведь придется переплывать полосу подводных заграждений! И он может попасть в бой! Да и вообще, кто знает, доберется ли он до Франции!
— Фу ты! — произнес он вслух.— Небось вода в океане теперь холодная!
Какое-то мгновение он колебался. Спору нет, разумнее было бы дождаться лета, когда прыжок в океан не грозит такой опасностью... Но тут Джимми вспомнил про армии, зажатые в тисках смерти,— никогда еще связные не нуждались так срочно в мотоциклах, как в этот момент! Затем в его памяти всплыл сержант из вербовочной конторы: «Имейте в виду, теперь вы обязаны подчиняться воинской дисциплине!» Джимми насупил брови, выпятил нижнюю челюсть. Ну и черт с ними, с подводными лодками, все равно он поедет и свое обязательство выполнит! Его уже охватило нервное возбуждение— ведь какая ответственность лежит на нем в этот важный исторический момент; теперь он военный человек, строго подчиненный долгу, и судьбы народов зависят от его поведения!
Глава XIX ДЖИММИ ХИГГИНС НАДЕВАЕТ ХАКИ
I
Их было семеро, севших в тот вечер в поезд, под временным начальством кузнеца из какой-то ближней деревни. На следующее утро в семь часов они предъявили свои бумаги у ворот военно-учебного лагеря. Дальше их повел солдат по главной лагерной улице.
Они шли со своими узелками и чемоданами в руках, озираясь по сторонам. Это был целый город с населением в сорок тысяч мужчин, построенный на месте, где еще год назад было огромное поле, заросшее низким кустарником. Во все стороны тянулись длинные ряды деревянных зданий — бараки, столовые, учебные помещения, конторы, склады,— а между ними обширные плацы для военных занятий и тренировок. Уже ради одного того, чтобы увидеть этот многолюдный город, чтобы поглядеть на этих молодцов, одетых во все военное, стройных, энергичных, подтянутых, пышущих здоровьем, стоило сюда приехать. Это был совершенно особенный город, где каждый, казалось, был чем-то занят и, видимо, увлечен своим делом, город без праздношатающихся, без пьяниц, без кровососов-эксплуататоров. И семеро лисвиллских рабочих, в мешковатой гражданской одежде, со своими тючками и чемоданами в руках, вдруг почувствовали неловкость — уж больно у них был неказистый вид.
Первым делом приезжих вымыли, продезинфицировали их вещи и привили им оспу. Среди охвостья социалистического движения встречается немало чудаков, одержимых разного рода маниями. Как-то раз на собрании Джимми довелось выслушать бурную речь одного из таких людей против «дьявольской» практики прививок, которые якобы вызывают больше смертных случаев, чем те болезни, от которых они должны защищать. Но лагерные военные врачи не стали спрашивать мнения Джимми по столь животрепещущему вопросу — ему просто велели закатать левый рукав, протерли спиртом кожу и царапнули в этом месте иглой.
Затем явился портной, чтобы обрядить его в хаки. Этого Джимми тоже не жаждал; он почему-то полагал, что ему позволят работать на дядю Сэма в любом старье, как, например, на заводе Эйбела Гренича. Не тут-то было! Он должен, оказывается, иметь полную экипировку — вплоть до зубной щетки, пользоваться которой его здесь научат. И вот он уже стоит, одетый с иголочки в военную форму с эмблемой рулевой баранки на рукаве, указывающей на род войск, и смотрит на себя в зеркало, ощущая при этом какое-то деморализующее и непристойное возбуждение. Ведь и впрямь он ничуть не хуже, чем товарищ Станкевич! Интересно, будут ли девушки на улице хихикать и оглядываться на него, как при встрече с солидным подтянутым товарищем Эмилем? Так потихоньку, паутина милитаризма оплетала душу Джимми Хиггинса.
