Никто, разумеется, и не подумал пригласить Джимми для осмотра всех этих чудес, но он успел кое-что повидать сам, а еще больше рассказали ему его новые знакомые. Был, например, среди них человек, который ведал хранением консервированных томатов. Уже целые полгода он не знал ничего иного, кроме бесчисленных ящиков с томатами да грузовиков, въезжающих к нему на склад в одни ворота и выезжающих в другие. Где-то в высших сферах существовал некий томатный гений, в точности рассчитавший, сколько таких банок может съесть за день дивизион американских солдат в учебном лагере, сколько их понадобится раненым в госпиталях, сколько — лесорубам во французских лесах, а сколько — религиозным комедиантам в молельнях Ассоциации молодых христиан. Время от времени океанские пароходы привозили новые запасы томатов, и отряд неправ, которым командовал этот человек, перегружал ящики из трюма на грузовики.

Познакомился Джимми и с одним французом, который до войны служил кельнером в чикагском отеле, а сейчас руководил здесь группой корейских рабочих. Джимми заметил, что у всех у них прямые, жесткие волосы. До сих пор Джимми казалось, что на шахтах, фабриках и заводах Америки он перевидал представителей всех рас земного шара, но теперь выяснилось, что существуют еще аннамиты и сиамцы, пейтаны и сикхи, мадагаскарцы, абиссинцы и алжирцы. В армии были представлены все французские колонии и вся Британская империя, а также население Португалии, Бразилии и Вест-Индии, австралийские бушмены и южноафриканские зулусы. Но, видимо, и этого было мало, потому что Америка тоже начала изливать содержимое своего котла — еще полностью не переплавленное: гавайцев и пуэрториканцев, филиппинцев и жителей Латинской Америки, эскимосов с Аляски, китайцев из Сан-Франциско, индейцев сиу из Дакоты и чернокожих негров с плантаций Луизианы и Алабамы! Джимми наблюдал, как трудился отряд таких негров над ремонтом железнодорожного полотна, разбомбленного с воздуха. Их черные спины лоснились от пота, а улыбка, открывавшая белые зубы, была полна добродушия. Растянувшись длинной цепью, они под выкрики офицера: «Разом — бей!» — слитно ударяли тяжелыми ломами и в такт нараспев приговаривали:

Почти четыре года Джимми читал про Францию, и вот он очутился в этой стране и может все увидеть собственными глазами! Например—людей в деревянных башмаках. Пожалуй, стоило пересечь океан хотя бы для того, чтобы поглядеть на женщин и ребятишек, цокающих деревянными подошвами по булыжной мостовой! А эти забавные железнодорожные вагончики со сплошным рядом дверей, как кроличьи клетки! Правда, садясь в вагон, Джимми почувствовал удовлетворение от того, что поезд ведет настоящий солидный паровоз с эмблемой США: значит, какая-то часть этого паровоза принадлежит и ему; и сердце Джимми-социалиста возликовало.

Из-за гибели парохода и лечения в госпитале Джимми отстал от своего отряда. Теперь он получил пропуск и приказ отправиться на-таком-то поезде в такой-то пункт.

Счастливый, как мальчишка, вырвавшийся из школы, Джимми сидел в вагоне и смотрел в окно. Замечательная страна! Вся в нежно зеленом наряде весны; широкие и прямые военные дороги, обсаженные тополями; каменные дома со странными покатыми крышами, поля, на которых трудятся старики, женщины и дети.

Джимми оживленно болтал с соседями по купе. Это были солдаты и рабочие, винтики огромной военной машины — каждый из них делал какое-нибудь важное дело. И у каждого было что рассказать — кто говорил о военных операциях, кто о ходе подготовки к ним. Америка собиралась воевать уже больше года. Что же, интересно, она предпримет сейчас, в этот самый критический момент войны?! У всех так и чесались руки, все горели нетерпением встретиться с врагом, показать в бою свои таланты. Все были убеждены, что янки одолеют фрицев, так же как религиозные люди убеждены, что на небе есть бог. Однако, не в пример приверженцам религии, приверженцы американской силы мечтали как можно скорее попасть на это небо и сразиться с этим божеством. Рядом с Джимми сидел молодой фермер из Висконсина, лицо, фамилия и даже акцент которого выдавали немецкое происхождение; но и этот готов был воевать с кайзером и был уверен в победе. Разве не жил он с (малолетства в свободной стране, разве не обучался в американской школе?

Много смешных историй рассказывали о похождениях солдат в заморских странах. Признавали, что французы — народ неплохой, особенно девчонки, зато лавочники у них страсть какие мошенники! Так и гляди в оба, когда имеешь с ними дело, непременно пересчитывай сдачу и проверяй на зуб каждую монету! А уж язык ихний — господи помилуй! Совсем неприличный для цивилизованного народа — не язык, а какое-то хрюканье целого стада свиней и поросят! Напротив Джимми на скамейке сидел вагоновожатый чикагского трамвая с учебником французского языка в руках. Время от времени он произносил вслух: «An, in, on, un». Ну чем не свинячье хрюканье? Если хочешь хлеба, спрашивай пену[17], а если яйцо — произнеси только букву «ф»[18]. Но зато попробуй выговорить по-французски: «Пятьсот пятьдесят пять франков» — наверняка язык сломаешь!

— Не тужи, при солдатском жалованье такие числа и выговаривать не придется! — успокоил говорившего бывший слесарь из штата Нью-Йорк. Лично он не жалуется — он, когда хочет есть или пить, обычно показывает руками, ну они и тащат одно, другое, третье, пока, наконец, не догадаются, чего ему нужно. Но вот как-то раз он познакомился с французской девушкой — недурненькая была такая — и решил угостить ее на славу; пригласил в ресторан и нарисовал курицу, пускай, мол, принесут жареную. Девушка полопотала по-своему с официантом, тот и притащил им пару яиц всмятку. Вот как во Франции кавалеры угощают барышень!

Джимми Хиггинса посадили на грузовик и повезли. Теперь-то уж наверняка на войну, можно не сомневаться! По дороге в два ряда шел сплошной поток грузовиков и фур, груженных французскими солдатами и боеприпасами; навстречу им тянулись обозы с ранеными французами. Движение ни дать ни взять как на Бродвее в часы пик, только здесь все окутывали тучи пыли, из которых на миг возникали напряженные лица шоферов с налитыми кровью глазами. То и дело образовывались пробки, и люди неистовствовали, ругаясь на всех языках, а штабные машины, которые спешили, как на пожар, съезжали с шоссе и пробирались пыхтя по грунту. Тем временем рабочие-негры из французских колоний поспешно латали дорожные выбоины.

Джимми высадили в деревне, где разместилась ремонтная часть. Там в длинном сарае из рифленого железа, какие армия воздвигает за одну ночь, работало десятка два людей. Джимми не стал канителиться с оформлением, а сразу скинул куртку и начал помогать. Он видел, что дел здесь уйма: мотоциклы прибывали со всех сторон, иной раз на грузовике навалом, с разными привычными для механика повреждениями, но нередко и с такими, о которых в мастерской Кюмме никто и понятия не имел,— мотались куски шин, изрешеченные шрапнельными осколками, рамы после взрывов были выгнуты самым причудливым образом, и страшные пятна крови на них довершали печальный рассказ.

Это был один из многих участков, куда двинули американцев, чтобы заполнить брешь во французской обороне. Поблизости стоял запасной батальон, а за деревней несколько человек разбивали лагерь для госпиталя. Фронт проходил милях в тридцати, и оттуда все время доносился негромкий тревожный гул канонады, подкрепляемый, точно ударами исполинских молотов, уханьем тяжелых орудий. В этом дьявольском аду сгорали ежечасно миллионы долларов, гигантская мясорубка день и ночь без передышки вот уже четыре года молола человеческие тела. Под грохот этих пушек можно было стать либо ярым пацифистом, либо ярым милитаристом, но немыслимо было остаться равнодушным, говорить: «Мне все равно!» — а в душе сохранять раздвоенность.