Летом Джимми пришлось взять на несколько дней отпуск и поехать в Лисвилл — на судебный процесс германских заговорщиков. Он рассказал суду все, что знал о Кюмме, Генрихе и других посетителях велосипедной мастерской. В общем, это было весьма неприятное переживание, и еще задолго до конца суда, Джимми поблагодарил судьбу за то, что в свое время отверг предложение взорвать «Эмпайр». Бывший хозяин Джимми был приговорен к шести месяцам тюрьмы, а Генрих и его друзья к двум годам. Закон не допускал в данном случае более сурового наказания — к великому разочарованию лисвиллского «Геральда». Газета ратовала за пожизненное заключение для всякого, кто подрывает промышленную мощь, ибо от нее зависит благосостояние города.

Товарищ Смит, редактор «Уоркера», тоже пришел на суд. Потом они с Джимми отправились в «буфетерию» Тома, и Смит рассказал Джимми о последних событиях на заводе «Эмпайр». Недовольство совершенно подавлено: огромный завод работает полным ходом круглы© сутки. Набирают сотни новых рабочих, главным образом женщин и девушек, темп работы ускоряется, завод выпускает десятки тысяч снарядных стаканов в день. Но им все мало! Растут новые здания, предприятие расползается, как чернильное пятно на пропускной бумаге. Говорят, поблизости будет построен завод взрывчатых веществ, чтобы начинять снаряды прямо на месте.

А в самом Лисвилле продолжается «бум». Спекулянты снимают обильную золотую жатву; кажется, что все хозяева города собрались на невиданную оргию. Товарищ Смит советует Джимми оставаться на своем нынешнем месте — рабочему в Лисвилле теперь трудно зарабатывать себе на жизнь. Зато на гористом берегу реки, на Ноб-хилл, растут новые дворцы, и так по всей восточной Америке — эти богачи прямо не знают, куда девать свои миллионы.

В день суда Джимми остался ночевать в городе, чтобы заодно побывать на собрании и^- уплатить партийные взносы. Опять знакомые лица — старые друзья! Опять поднялся Неистовый Билл, держа в руках газетную вырезку, и произнес одну из своих громовых тирад: Уолл-стрит охватило настоящее безумие; акции военных компаний, эти «военные малютки», как их называют циники, неудержимо летят вверх, в ресторанах Великого Белого Пути[7] происходят неслыханные оргии, настоящие пиршества из сказок «Тысячи и одной ночи».

— Вот ради чего мы гнем спину! — кричал Неистовый Билл. С тех пор как полиция сломала ему нос и выбила три зуба, он стал еще неистовее.— Вот ради чего мы трудимся как каторжники, и нас бросают в тюрьму, чуть мы посмеем открыть рот! Мы кладем миллионы в карман Греничу, для того чтобы его сынок мог любезничать с хористками, жениться и разводиться или красть жен у чужих мужей, - чем, говорят, он сейчас и занимается!

Затем выступил молодой Эмиль Форстер с разбором мировых событий. Россия ведет гигантское наступление; цель его — вывести из строя Австрию; Англия бросает все новые и новые армии на Сомму. Для двух операций такого размаха нужны снаряды, миллионы снарядов. Только Америка в состоянии их доставить. И действительно, железные дороги забиты снарядами, горы снарядов навалены на конечных станциях и в портах. Целые флотилии пароходов, груженных снарядами, направляются в Англию, во Францию и в Россию через Архангельск. Но и германские подводные лодки тоже, конечно, не дремлют. Словом, мы живем над пороховым погребом. Правда, президент, путем целого ряда нот, заставил Германию согласиться не топить пассажирские суда. Однако на деле все это не так просто — пароходы продолжают тонуть, и страсти продолжают разгораться. С каждым часом Америка все ближе подкатывается к гибельному водовороту. Вот как представлялись Джимми события, когда он уезжал на ферму. Не удивительно поэтому, что он совсем не ощущал той тихой радости, которую обычно испытывают люди, возвращаясь на лоно матери-природы!

Было уже поздно, когда Джимми вышел из помещения организации и поехал на трамвае к себе за город. От остановки до его дома было около двух миль, и к тому же началась гроза. Джимми тащился в кромешной тьме, под проливным дождем, то и дело соскальзывая с дороги в канаву, и один раз даже растянулся во весь рост. Поднявшись, он стал смывать с лица грязь обильно стекавшей с головы водой, как вдруг где-то совсем близко раздался автомобильный гудок и мелькнул ослепительно яркий свет — приближалась машина. Джимми едва успел отскочить в канаву — мимо пронесся большой лимузин, окатив его с ног до головы грязью. Ругаясь про себя, Джимми потащился дальше. Уж, наверное, кто-нибудь из этих разбогатевших на войне миллионеров. Носятся тут по ночам на своих автомобилях, будто это их собственная дорога, гудят, обдают грязью бедных пешеходов!

Рассуждая так, Джимми дошел до поворота дороги и опять увидел ослепительно яркий свет—только теперь луч был направлен куда-то вверх, к верхушкам деревьев. Джимми сразу понял, в чем дело: автомобиль съехал в канаву, взлетел на откос и там завалился на бок.

— Эй! —окликнул его голос, когда он подошел, шлепая по грязи, к машине.

— Да?

— Далеко отсюда до ближайшего дома?

— С полмили.

— А кто там живет?

— Я живу.

— Есть у вас лошадь и упряжка?

— У меня нет, но есть в большом доме, немного подальше.

— А как вы думаете, можно найти людей, чтобы вытащить машину?

— Не знаю. Людей здесь мало.

— Черт! — пробормотал тот.— Так или иначе надо идти. Здесь торчать совсем не к чему.

Последние слова относились к его спутнику, или, вернее, как тут же обнаружилось, к спутнице. Та стояла, не шевелясь, под холодным проливным дождем. Мужчина обнял ее за талию и сказал Джимми:

— Ведите нас.

И Джимми снова зашлепал по грязи. ■

Пока они шли, никто не проронил ни слова. Джимми казалось, что он где-то слышал этот голос, но где, когда? Всю дорогу он ломал себе голову и все-таки не вспомнил.

В домике уже было темно. Мужчина и женщина остановились на крыльце, а Джимми вошел, отыскал ощупью спички, зажег коптящую керосиновую лампу, единственную в хозяйстве, и,, подойдя к двери с лампой в руке, пригласил гостей в дом. Те ступили в круг света, и Джимми чуть не выронил из рук лампу: перед ним стоял Лейси Гренич.

Сын лисвиллского магната был слишком поглощен собственными заботами, чтобы обратить внимание на выражение лица какого-то там деревенского олуха. Или,

может быть, он просто привык к тому, что деревенские олухи узнают его и таращат на него глаза? Лейси обвел взглядом комнату и увидел печь.

— Можете затопить? Даме надо обсушиться.

— Д-д-да,— ответил Джимми.— К-к-конечно.— Но сам не трогался с места.

— Лейси,— вмешалась женщина,— не задерживайся из-за этого. Пусть поскорее вытащат машину или достанут другую.

Джимми взглянул на нее. Она была невысокого роста и прехорошенькая. Никогда Джимми не видел более прелестного создания. Платье на ней было хотя и насквозь мокрое, но сразу видно, что дорогое.

— Чепуха! — воскликнул Лейси.— Нельзя так ехать — обсушись сначала. Ты заболеешь! — Он повернулся к Джимми.— Топите же, наконец! Да пожарче. Не беспокойтесь, вы не останетесь в накладе. Да вы что, собираетесь всю ночь стоять и глазеть на меня? — добавил он нетерпеливо.

Джимми кинулся выполнять приказание — отчасти по привычке, отчасти потому, что ему стало жаль красивую даму, а главное потому, что Лейси мог, чего доброго, узнать его, если бы он продолжал стоять и глазеть на ночного гостя. Тот эпизод, тот день, когда молодой хозяин завода указал на него пальцем и обругал его, был одним из самых ярких воспоминаний всей бунтарской жизни Джимми, и он никак не мог себе представить, чтобы этот случай не произвел такого же сильного впечатления и на Лейси Гренича.