Велосипедная мастерская закрылась, и, глядя, как продают с аукциона оборудование, Джимми с грустью думал о том, что, если бы он не тратил столько денег на социалистические брошюры, а, как все нормальные люди, откладывал хотя бы часть заработка, он мог бы теперь купить это маленькое дельце и был бы сам себе хозяином. Но, видно, такие мечты не дли него! Придется ему, наверно, до самой смерти жить в условиях, которые президент назвал «промышленным крепостничеством», иначе говоря, работать на других и зависеть от любой их прихоти.

Джимми поступил было в железнодорожные мастерские, но недели через две к ним явился профсоюзный руководитель, чтобы организовать рабочих, и Джимми, конечно, вступил в профсоюз. Не мог же он отказаться! А в следующую получку Джимми обнаружил в своем конверте зеленый листок: «Компания Западно-Атлантических железных дорог не нуждается в его услугах». Все. Никаких объяснений. Да впрочем, никаких объяснений и не требовалось: Джимми был стреляный воробей и отлично понимал, что такое наемное рабство, деликатно именуемое «промышленным крепостничеством».

О я решил еще раз попытать счастья, нанявшись помощником к владельцу грузовика. Это была самая тяжелая в его жизни работа, и она казалась еще тяжелей оттого, что хозяин, человек тупой, не желал говорить ни о политике, ни о войне. Нет, такая жизнь была Джимми не по вкусу. Или это просто весна волновала в нем кровь? Как бы там ни было, он стал читать воскресную газету от корки до корки, пока не наткнулся на объявление: «Фермеру нужен помощник». Ферма находилась в шести милях от города, и Джимми, вспомнив свою прогулку с кандидатом, решил тряхнуть стариной и прокатиться в воскресенье за город. Фермеру он откровенно признался, что в сельском хозяйстве ничего не смыслит, но тот был рад заполучить хоть кого-нибудь — военные заводы выкачали из деревни всю рабочую силу. Батраку был отведен Отдельный домик, и в понедельник утром Джимми нанял своего прежнего хозяина-шофера, чтобы перевезти вещи,

простился с Мейснерами и на другой день уже учился доить коров и ходить за плугом.

Итак, Джимми вернулся на лоно древней матери-природы, но увы, не для того, чтобы обрести радость и здоровье, не как свободный человек, прокладывающий себе в. жизни дорогу, а как раб, прикованный к земле, работающий от зари до зари за плату, которой едва хватало на жизнь. Все его время без остатка принадлежало фермеру. Джимми сразу же его невзлюбил: он был груб, скуп, дурно обращался с лошадьми и вечно ругал своего помощника. Знакомство Джимми с сельским хозяйством было не слишком глубоким: он не мог понять, что Джон Катер, его хозяин, такой же раб, как он сам, и прикован закладной на все свое имущество к Эштону Чалмерсу, председателю правления Первого национального банка в Лисвилле. Джон, так же как и Джимми, гнул спину от зари до зари, и вдобавок на его долю приходились все заботы и страхи. Его жена — изможденная женщина, с нездоровым цветом лица и впалой грудью — подобно бедной миссис Мейснер глотала уйму патентованных лекарств.

И все-таки настроение у Джимми было довольно хорошее, потому что он узнавал много нового и такая жизнь была полезна для детей: чистый воздух, хорошая еда — они еще никогда так не питались за всю свою коротенькую жизнь. Джимми все лето пахал, боронил, работал мотыгой, ухаживал за лошадьми, коровами, свиньями, цыплятами, ездил в город продавать продукты, а к вечеру так уставал, что не в силах был даже читать, социалистические газеты; таким образом, целых полгода Джимми не мешал миру идти своим путем, путем отчаянной борьбы и безмерных страданий. А в это время немецкие орды грозили захлестнуть Верден,— пять страшных месяцев одна волна за другой разбивалась об его укрепления. Французский народ стиснул зубы: «Они не пройдут». И весь мир, затаив дыхание, следил за схваткой.

Единственно, когда Джимми мог немного отвести душу,— это в субботу вечером в лавочке у ближайшего перекрестка. Но люди, с которыми он там встречался,

были какие-то странные, совсем непохожие на городских рабочих, точно они явились с другой планеты. Джимми привык смеяться над «деревенщиной», считал их взгляды допотопными и потому не мог долго слушать их рассуждения без того, чтобы не вмешаться. Он начал с заявления, что союзники ничем не лучше немцев. Это ему сошло — слушателей его еще по школьным учебникам учили ненавидеть англичан, а о французах и «итальяшках» у них было самое смутное представление. Но зато когда Джимми начал толковать о том, что, мол, американское правительство ничем не лучше германского и что вообще все правительства находятся в руках у капиталистов и воюют ради иностранных рынков сбыта и вообще ради грабежа, тут уж он по-настоящему разворошил осиное гнездо!

— Что же, выходит, американская армия вела бы себя, как пруссаки в Бельгии? Так, что ли?

— Выходит, что так!

Тогда один рассерженный слушатель поднялся с ящика из-под сухарей, подошел к Джимми и, хлопнув его по плечу, сказал:

— Ты, парень, иди-ка лучше домой. Много будешь болтать в наших краях — заработаешь себе костюм из дегтя и перьев.

И Джимми умолк. А когда он вышел из лавочки, держа в руках ворох покупок, седобородый патриарх, присутствовавший при споре, поднялся и вышел вместе с ним.

— Нам по дороге,— сказал он.— Залезайте, поедем вместе.

Джимми забрался в его возок. Тощая, старая кобыла трусила рысцой, увозя их в темноту летней ночи; старик расспрашивал Джимми о его жизни. Где он вырос? И как могло случиться, что человек, всю жизнь проживший в Америке, так плохо знает свою родную страну?

Питер Дрю, так звали старого фермера, участвовал в первой битве при Булл-Ране и прошел с армией Северной Виргинии до самого Ричмонда. Уж он-то знает, как ведет себя американская армия. Он может многое порассказать Джимми о том, как миллионы свободных людей встали под ружье, чтобы спасти честь нации, и, честно сделав свое дело, преспокойно взялись опять за плуги и за молоты. Джимми вспомнил слова Мэри Аллен: «Сила никогда ничего не решала», и сказал об этом своему собеседнику, но тот возразил, что американец не должен так рассуждать. Америка блестяще доказала, как иногда., бывает полезно задать кое-кому хорошую трепку. Именно с помощью силы был решен вопрос о рабстве, и решен так успешно, что сейчас на Юге и днем с огнем не сыщешь человека, который пытался бы вернуть старые порядки.

Все это было для Джимми новостью — он совсем не, знал истории Америки. Старик ужаснулся: страна допустила, чтобы человек, родившийся и выросший в ней, до такой степени не понимал ее души! Все прекрасные традиции для него ничто, пустой звук. Герои жертвовали жизнью за свободу Америки, а он даже не знает их имен, не знает названий битв, в которых они участвовали! У старика задрожал голос, и он положил руку на колено Джимми.

Джимми пытался объяснить, что у него тоже есть свои мечты,— он борется за свободу всех стран, его патриотизм шире, выше национального патриотизма.

— Все это очень хорошо,— согласился старый ветеран,— но зачем же человеку выбивать из-под собственных ног лестницу, по которой он лезет, тем более если он еще не добрался до верха? Зачем же отвергать все лучшее, что дала страна?—И Питер Дрю рассказал о речи Авраама Линкольна, которую ему довелось слышать, и привел на память отрывки из нее. Неужели Джимми думает, что Линкольн не боролся бы против засилия Уоллстрита? И если страна создавалась такими людьми, как Линкольн, то зачем же обливать ее грязью и порочить ее доброе имя? Неужели только потому, что есть дурные граждане, готовые посягнуть на ее идеалы свободы и демократии?

Старый ветеран жил недалеко, всего в какой-нибудь миле от Джимми, и просил навещать его. И вот на следующий же день — было как раз воскресенье — Лиззи надела чистое накрахмаленное платье, а Джимми усадил двух малышей в двойную детскую колясочку, взял старшего наследника за пухлую ручонку, и они отправились в гости на ферму, построенную, наверно, еще отцом старого ветерана. Миссис Дрю оказалась чрезвычайно милой старушкой; выглядела она, правда, немного усталой, но выцветшие глаза ее приветливо улыбались. Она принесла гостям корзину спелых персиков и начала с живейшим интересом расспрашивать Лиззи о детях, а Джимми со стариком, сидя в тени вяза, около заднего крыльца, завели речь об истории Америки. Старик рассказывал о битвах и заточении героев в тюрьмы, о чудесах героизма и самопожертвования. До сих пор Джимми смотрел на войну как бы со стороны; но теперь, вникнув в суть дела, он вдруг понял, что человек и вправду может по собственному желанию покинуть свой дом и родных, чтобы уйти сражаться, страдать и даже умереть ради спасения своего отечества, в которое он свято верит. Джимми пришла в голову и другая мысль: этот старик был солдатом, сражался четыре года подряд, и все-таки не утратил душевного благородства". Он добр, великодушен, он придает благородный оттенок даже таким словам, над которыми Джимми привык насмехаться. Нельзя было не уважать такого человека. И вот мало-помалу Джимми стал задумываться... Может, и вправду существует эта самая душа Америки, о которой толкует Питер Дрю. Может быть, и в самом деле Америка — это нечто большее, чем спекулянты с Уолл-стрита, продажные политиканы, полиция с дубинками и милиция[6] со штыками, направленными против рабочих, поднявшихся, чтобы добиться лучшей доли!