Карпов хотел что-то сказать, но стоявший с ним рядом полицейский, размахнувшись, изо всей силы ударил его, разбив в кровь губы.

— За что бьешь? Не было у него такого в кармане! — закричал Кирилл и, не помня себя от гнева, наотмашь стукнул в зубы полицейского.

Тот отлетел в сторону, но двое других схватили Железнова за руки. Матвей с криком: «За тебя, живоглот, бьют Палыча!» — прыгнул вперед и со страшной силой ударил Мурашева пинком в живот. Тот, ойкнув, свалился. Кондрат и Никита кинулись на Матвея, но их с двух сторон начали бить Родион и Егор Лаптев. Бабы истошно кричали. Аксюта рвалась к отцу и мужу, но Матрена схватила ее за руки и не пускала. Нехорошко выстрелил вверх из револьвера и, пользуясь мгновением тишины, крикнул:

— Господа мужики! Прекратите драку! Никто Карпова бить не будет. Разберемся по закону и, если не виноват, отпустим.

Видя, что хотя драка и прекратилась, но мужики кипят от гнева, он продолжал:

— Чтобы вы убедились в справедливом отношении власти, пошлем сейчас понятых к Карпову, пусть обыщут без меня, да заодно и к Железнову.

Повернувшись к волостному, уездный приказал:

— Господин волостной! Возьмите с собой ну хоть этих, — он указал пальцем на трех мужиков, победнее одетых, и в том числе на рябого Николку. — Ступайте с полицейскими, обыщите оба двора. Поезжайте на моей пролетке. Если Карпову здесь, как он говорит, кто-то подсунул, то уж дома наверное ничего не найдете.

Нехорошко, довольный тем, что его выдумка удалась, был в ударе и хотел разыграть роль справедливого начальника.

Волостной, полицейский и трое мужиков уехали. Прасковья было двинулась за ними, но Аксюта остановила ее: из двора полицейский никого не выпускал, унесли только Петра Андреевича. Демьян, не вмешивавшийся в драку, остался во дворе. Он стоял, угрюмо потупившись, и думал: «Неужели отец все подстроил против Палыча?»

Кирилла поставили рядом с тестем, караулили их трое полицейских. Староста вынес для уездного стул. Нехорошко сидя разглагольствовал перед мужиками, какой вред приносят бунтовщики. Толпа молча слушала, поглядывая на ворота.

Те, кто знали о листовках, с ужасом думали: «А вдруг найдут? Эти кто-то подсунул. Он сам с таким на сход не пойдет. А если в доме листки найдут, тогда поверят всему…»

Матвей переводил взгляд с арестованных на полицейских и обратно, словно спрашивая Федора: «Скрутить этих?» Федор еле заметно отрицательно качнул головой. Он размышлял о том, кто ж мог подсунуть ему листовки. Мурашев? Но откуда он их взял бы? И вдруг понял: это сделал сам уездный, к нему ведь в руки попадают прокламации. Но через кого? Мысленно перебирая всех, кто стоял возле него, Федор вспомнил рябого мужика и опустил голову. «Теперь поймали. Эго их человек. То-то весел начальник, послав понятых: Николка найдет, чего и нет. — Он с беспокойством взглянул на зятя. — Значит, и у него „найдут“, хотя у Кирилла в доме никогда ни одной листовки не было. Его тоже заберут. А вдруг и Аксюту? — На лбу у Федора выступил холодный пот. Давно был готов к аресту, но за детей сердце больно заныло. — Что будет делать Параня с Машенькой да со внучкой? Андрей не бросит. А если и его?.. Этот гад может всех запутать. Надо предупредить, что это за батрак, — думал он, волнуясь. — Только как?»

У ворот послышался шум. Вернулись понятые. Мужики зашевелились.

— Ну как? — вставая навстречу волостному, спросил уездный.

— Вот это нашли у Карпова в сенях под застрехой, а это у Кирюхи в сарае под сеном, — сообщил волостной, подавая два свертка листовок.

— Та-ак! — протянул Нехорошко и с издевательской ухмылкой спросил Федора: — Что ж, и дома вам с зятем Мурашев бунтовщические листовки подсунул? А?

Федор, взглянув на стоявших впереди мужиков, Аксюту, бледную, с горящими глазами, и заплаканную Прасковью, на всех своих друзей, выпрямился и заговорил громко, властно:

— Мужики, заставьте их выслушать правду! Вас много, и они вас боятся… — Он решил, что другого способа предупредить о шпионе нет.

Уездный шагнул к арестованным, но Аксюта вскрикнула, и Матвей, Родион, Андрей и десяток дюжих мужиков кинулись вперед, окружили арестованных и Нехорошко, готовые пустить в ход кулаки. Волостной, староста и кучка богачей испуганно отпрянули. Только Демьян Мурашев остался на прежнем месте.

Василий Моисеевич остановился. «Сомнут, и ружья не помогут», — подумал он.

— А мы только и хотим знать правду о твоем преступлении. Говори!

Уездный сел снова на стул и приказал полицейскому отодвинуться от арестованного. Его душило бешенство: хотел опозорить Федора перед сельчанами, за то и арестовал на сходе, а теперь сам попал в глупое положение…

— Кирюшку впутали зря, из злобы на меня. Он никогда не видал листовок, не было их у него, да этих, — Федор махнул рукой на стол, где лежали свертки, — и у меня не было. Дядя Фаддей, Лука Минаич, вы ходили понятыми, скажите правду: вы ль нашли листки иль вон тот, рябой, вам их показал?

— Он нашел!

— Он показал! — сразу раздалось два голоса.

Николка, побледнев, шмыгнул за волостного.

— За то начальник и послал обыск проводить без хозяев, — продолжал Федор. — Но не хочу скрывать от вас правды, такие листовки я читал. По ним и вам правду рассказывал. Их пишут большевики, партия, которая идет за народ, хочет освободить его от живоглотов. К ним и я пришел думками своими, но о том никому не говорил. Кирюша молодой парень, ничего не знает, ему листовки подкинул Николка по указке Мурашева и начальства.

Шесть лет учил я вас справедливости, помогал чем мог, чтобы меньше пили из вас кровь Мурашевы, Дубняки, Коробченко… Помните, как ездил с доносом Петр Андреевич? Ловили меня давно, но не за что было арестовать, увезти от вас, — голос Федора окреп. — Так прислали они иуду-предателя этого, что трется возле начальства. Он нам сам на днях сказывал про листовки, мы смолчали. А седни Николка подсунул мне листки в карман, а потом, без нас с Кириллом, «нашел» их и дома у нас…

Николка стоял ни живой ни мертвый. Убежать некуда. Волостной и староста со страхом отодвинулись от него. Матвей, черный от гнева, двинулся к предателю, за ним Полагутин, Лаптев, Родион, целая толпа мужиков…

Уездный растерялся. Вскочив со стула, он поднял было руку, но поглядел на толпу и молча опустил ее. Полицейские, побледнев, вопросительно глядели на начальство.

— Други мои, стойте! Стойте! — властно и требовательно загремел Федор. — Не марайте рук об эту скотину! Заберут его и так теперь от вас. Не затем сказал я вам правду. Слушайте дале…

Мужики, повернувшись к Федору, остановились.

— Коль дорогой до Акмолов не убьют нас, мы к вам вернемся… — продолжал Федор.

Но его перебил Демьян Мурашев:

— Прости, Христа ради, Палыч, меня за отца. Он погубил тебя из-за лютой злобы. Все понял я. Перед миром клянусь: сколь можно, заглажу вину. Не все Мурашевы одинаковы. О семье не беспокойся. А повезут на моих лошадях — сам поеду, пальцем не тронут. Дорогу к большому начальству я найду, и Павло поможет.

Неожиданная речь Демьяна поразила всех. По двору пошел гул. Нехорошко злобно глянул на него. «Совсем некстати такой фокус, но Павел Мурашев воротила, с ним не больно поспоришь. Придется стерпеть. Черт с этим Карповым, отдам жандармам, вряд ли вернется», — решил он.

У него было двойственное отношение к Федору — бешеная злоба и, пожалуй, благодарность. Не мог он не понять, что только арестованный спас его от расправы.

— Спасибо за честные слова, Демьян Петрович! — ответил Федор, опомнившись от удивления. — Твоя правда, с отцом тебя нельзя равнять. И я не забуду твоих слов.

Демьян поклонился в пояс арестованным и, сказав Нехорошко: «Подводы сейчас будут, ваше благородие», пошел через толпу к воротам. За ним шла испуганная Варя. Хоть и привыкла она к тому, что муж своего отца в грош не ставит последнее время, но такого не ждала. Стыд-то какой!

Мужики расступались перед ними охотно и глядели на Демьяна ласково. Только в группе богачей слышалось: