Старший сын Аким Петрович, у которого своих двое детей уже было, неторопливо ответил:

— Знамо, батюшка! Может, еще соседями с ними жить придется…

— Ну, ин и ладно, что понял, — прервал его отец. — Во многоглаголании спасения нет!

Как миновали большое озеро — встречный мужик его Щучьим назвал, — так и пошел сосновый бор. «Ай, и хорош!» — восхищались переселенцы. Желтые стволы, словно свечи стоят перед престолом, ровные, неохватные; захочешь на вершины взглянуть — шапка наземь летит. А под ногами ковер из хвои, костяника алеет, груздочки шляпки кажут…

На стоянках бабы бегали груздей собрать. У краешка походят — дальше боятся, — а полны подолы да ведра принесут. И варили, и жарили, Мурашевы даже насолили, кадушечку везут с собой. Хозяйственные!

Исчезли сосенушки, когда проехали Ак-Куль, Бело озеро — по-русски сказать, зато колки березовые да осиновые пошли. И то не плохо. А на матушку-землицу взглянешь — сердце птицей запоет: лежит, ковыльными узорами расшитая, от века не тревоженная, — паши, знай, да сей, а за урожаем дело не станет… Так думали и говорили новоселы, радостно оглядывая леса и степи, мелькающие вдоль дороги день за днем. Не видали, как и до города добрались.

К Акмолам подъехали вечером. Мурашев остановил обоз за полверсты от города, чтоб было где лошадей попасти.

Наутро Петр Андреевич велел сыновьям собрать мужиков к своим подводам. Собрались живо. За дорогу свои и чужие привыкли беспрекословно слушаться Мурашева.

— Вот что, мужики! — строго заговорил он. — В город мы пойдем с Никитой Онуфриичем — с начальством говорить. От него зависит дать нам получше да поскорей местечко для села. Сами понимаете, «сухая ложка рот дерет». Надо рублишек по пять собрать с подводы. Прохлаждаться будем — больше потеряем. Землемерам тож придется подсунуть, чтоб мерили не скупо да без воды не оставили. Сказывали мне дорогой — и так бывает, коль вовремя за ум не возьмутся которые…

Мужики слушали молча, некоторые и за затылок схватились: пятерки на земле не валяются. Опять же и то сказать: ежели две-три недели стоять, не пятеркой пахнет. А строиться когда? Сейчас какие ни на есть землянки, а слепят — перезимовать можно будет, — думали хозяева и начали доставать кто рубли, а кто пятаки-гривенники. Кому и к возу пришлось сходить — заветные гроши у жены за пазухой хранились.

Собрав деньги Мурашев и Дубняк ходко направились к городу.

Куда меньше Петропавловска! Возле берега реки виднелась деревянная башенка. «Тоже, знать, крепость раньше была, — размышлял Мурашев, зорко осматривая все встречное. — А купеческих лавок-то сколько! Видно, с киргизами торгуют…»

Пока ходил начетчик по Петропавловску, много наслушался о том, как некоторые приехали ни с чем, а теперь знатнеющими купцами стали. И запала ему одна думка в голову, но он пока не делился ею ни с кем из семьи.

«А почему бы мне с сыновьями тоже купцами не стать? — рассуждал он сам с собою. — Маленькая толика деньжат есть, лошадок шестерка. Можно сначала к обчеству приписаться, побольше посеять, с киргизами познакомиться, а потом лавчонку в селе завести…»

Что будет дальше, об этом он сейчас думать не хотел.

В центре города им указали уездную управу, а оттуда послали к переселенческому начальнику. Начальник, полный, представительный, на их поклон не ответил и продолжал молча писать.

— Выдь-ко, Никита Онуфриич, — шепотом предложил Мурашев своему спутнику. — Я с ним с глазу на глаз побеседую…

Дубняк недовольно посмотрел на Мурашева. Ловкий тоже! Узнай потом, сколько он начальству дал, а сколько себе оставил… Но вид важного начальника, по-прежнему не смотревшего на них, испугал его, и он покорно вышел.

— Ваше благородие! — смело заговорил Мурашев. — Мы приехали сюда на переселение, мужики все стоящие, таких, чтоб меньше двух коней имели, нет, а есть — и по шестерику привели. Люди у нас не без понятия…

— А? Что ты сказал, мужичок? — прервал его начальник, поднимая голову.

Он видел, как ушел один из мужиков, и слышал Мурашева с первых слов, но не спешил заговаривать. Теперь же сразу стал любезным, предложил Мурашеву сесть и начал подробно обо всем расспрашивать. Когда Мурашев ловко подсунул под бумажку толстую пачку рублевиков и трешниц, начальник спросил, как его зовут, и перешел на «вы».

— Так вы, Петр Андреевич, позовите своего спутника, — ласково предложил он, будто невзначай смахивая в ящик стола деньги вместе с бумагами. — Хорошим хозяевам мы рады помочь. Нынче и строиться начнете. Лесу вам отведем вдоволь. Сегодня все оформим, а завтра с землемером поедете всем обозом место для села выбирать. Не хочу вас в старое направлять, там гольтепы много, — заботливо говорил начальник.

— К нам, ваше благородие, летом еще земляки приедут, тоже хорошие мужики. Так уж и на них заодно сейчас бы землицу нарезать…

— Можно, можно! Землемера не обидите?

— Как можно, ваше благородие! Уж как водится… А вас мы еще поблагодарим, как устроимся, — пообещал Мурашев, направляясь за Дубняком.

За один день были выполнены все формальности. Утром обоз тронулся через город и казачью станицу, мимо белого кладбища, которому был обязан Акмолинск своим названием, на восток.

На подводе Мурашева сидел землемер, разбитной, веселый. С ним Петр Андреевич не чинился, прямо в руки полусотню дал.

— Вы уж сразу нас на хорошее место ведите, чтобы и речка и лесок были и киргизцы жили недалече. Что до города не близко, то ничего, лошади у нас хорошие, — сказал Мурашев, передавая деньги.

Мужики больше не жалели свои пятерки — ловко Петр Андреевич обделал дела. Даже Дубняк больше не сердился.

«Може, какую полусотню и притаил, — беззлобно думал он, — зато ловкач-то какой! Надо дружбы не терять с ним да себе от него уму-разуму учиться…»

«Недаром взял деньги землемер», — рассуждали довольно новоселы. Благодать-то какая! Речка безыменная серебром на солнце светится, бойкая да веселая. Один берег низкий, от него глазом не окинешь — заливные луга. На другом, высоком, село строить можно, а дальше ширь необъятная — и пашни, и выпасы, и лески в обрез попали. Всем вдосталь земли, отвели и на будущих новоселов, не двадцать, а на полсотни хозяйств.

Не обидел и себя Петр Андреевич, на шесть внуков надел взял, а у него трое, да кому жалко… Говорит: «Две снохи на сносях ходят, да третьего сына женить скоро буду».

— Вон Евдохе Железновой два надела дали, а кому пахать? Кирюшка — малец, сестер-то живо пропьют, да и на чем пахать-то? — посмеивались мужики.

Все принялись строиться. Глина под боком, за лесом не больше десяти верст ехать. У кого семьи побольше, сразу просторные избы строили; кто побогаче — тот в центре, победнее — на край попали. Только Железновы свою хатку украинскую лепили рядом с дядей, среди богатых. Так Кондрат захотел, то ли сестру жалея, то ли из выгоды — племянник лес возил для него.

У Мурашевых на постройке работало пятеро. Марфа Ниловна с внуками возилась да еду готовила. Сам Мурашев еще в первые дни с землемером в горы съездил, в киргизский аул, и теперь редко дома бывал.

— Нельзя, мужики! То посудите: коровенка-то каждому к зиме потребуется, овчишек на мясо купить нужно. Бог простит, для обчества стараюсь, — объяснял начетчик старикам, упрекавшим его за общение с басурманами.

Он у землемера все киргизские слова выспрашивал, да и Акима заставлял запоминать.

— Золотой человек! — веско говорил про Мурашева Никита Дубняк. — Обо всех заботится.

За ним и другие начинали верить, что Петр Андреевич за все село печальник. Не он ли предложил мужикам — хоть и стара трава, а косить? На худой конец пригодится и скоту. Он же привез из Ольгинки муки пудов двести и по божеской цене тем, у кого хлеба не было, продал. Самую малость набавил себе за труды. А кто овец закупил у киргизов и пригнал в село? Он же кое-кому до весны и в долг дал.

— Свои, братья! — вздыхал Мурашев. — Денег не будет — в работе поможете…