— Придем все к конторе, заставим при нас снять штрафные и заплатить за месяц, если хочет, чтобы машины были целы, — поднимаясь, добавил Андрей Лескин. — Дадим продолжительный свисток паровой машиной…

На этом и порешили. Делегаты разошлись. Остались только члены подпольной группы, жившие вместе с Иваном и Исхаком в одной клетушке, да штейгер Топорнин.

— Главное, что удалось поднять всех рабочих и служащих, — говорил Иван. — Думаю, многого добьемся, и это запомнят. Второй раз будет легче поднять, да и революционная пропаганда пойдет лучше теперь. Сознательность рабочих растет…

— Верно, друг! Я еще вам не сказал: ведь на Спасском заводе и в Карагандинских копях тоже неспокойно, мне кучер Фелля сказывал, — вполголоса сообщил Топорнин. — А узнают ребята о наших событиях — он же и расскажет им, как вернется, — тогда и вовсе голову подымут.

Долго обсуждали будущую работу подпольщиков, вспоминали далеких товарищей, говорили о том, что сейчас творится в России.

— Куда, Петр Михайлович, отсюда? — спросил под конец Топорков.

— В Нижний Тагил, на родину. Там, Ваня, найдется такая же работа, как и здесь, — ответил штейгер, задумчиво глядя на пламя в очаге.

…Когда делегаты вошли, господин Фелль сидел за письменным столом. Не приглашая садиться, он смерил холодным взглядом делегатов, на мгновение задержался на штейгере и, презрительно цедя слова сквозь зубы, спросил:

— Что скажете?

— Наши требования мы изложили в петиции, она лежит перед вами, господин Фелль. К этому можем прибавить еще требование: крепить шахты лесом, а не гнилью. Один несчастный случай уже произошел у нас. Рабочему Кокобаеву разбило плечо, и он пять дней не работает и еще долго не сможет работать. Ему вы обязаны заплатить за все время болезни, — вежливо ответил Топорнин.

Фелль исподлобья глянул на него и принялся читать петицию.

— Почему мы должны прибавлять вам плату? — буркнул он себе под нос.

— Потому что у рабочих и служащих рудников очень низкий заработок.

— По работе и плата, — бросил заносчиво Фелль, продолжая читать.

— Если бы этого принципа придерживался господин Карно, хозяин рудника, то вам не платили бы шестьдесят тысяч, тогда как управляющему заводов господину Павловичу всего две с половиной платят, — с иронией произнес штейгер.

Фелль вскочил, побледнев от негодования.

— Вы молшайт! Я вас увольняйт немедленно! — закричал он в бешенстве.

— Не кричите, господин Фелль, не испугаете. Скажите нам: удовлетворите вы наши требования? — подчеркнуто спокойно спросил Топорнин.

— Я не желайт с вами говорил! Вы увольняйт! — от волнения Фелль коверкал русский язык, хотя обычно говорил без акцента. — Пиши приказ, — обернулся он к сидящему здесь же бухгалтеру.

Тот взглянул на Топорнина и, уловив его незаметный кивок, начал писать.

— Тогда ответьте мне, господин Фелль, но учтите, что к требованиям, изложенным в петиции и дополненным нашим товарищем здесь, мы добавим еще одно: восстановить уволенного вами штейгера Топорнина на работе, — вмешался заведующий алмазным бурением.

Англичанин от злости почти потерял дар речи. Он махнул рукой, указывая на дверь, и твердил одно слово: «Пошел, пошел…» Его, Фелля, равнять с каким-то Павловичем!..

Делегаты повернулись к дверям. Топорнин, проходя мимо бухгалтера, шепнул:

— Сейчас загудит, начнется забастовка. Вы пока сидите здесь, понадобитесь нам.

Бухгалтер наклонил голову, показывая, что понял.

Когда вышли из конторы, один из шахтеров побежал в машинное отделение. Через минуту раздался долгий, резкий гудок, потом все смолкло. Со всех сторон бежали группы людей. Скоро все рабочие и служащие окружили контору.

— Товарищи! Господин Фелль оскорбил и выгнал нас, ваших делегатов, меня уволил! — громко закричал Топорнин с крыльца, сначала по-русски, затем по-казахски.

Рабочие грозно зашумели. Негодование против англичан, пренебрежительно относившихся к русским и особенно к казахам, копилось давно и сейчас грозило вырваться наружу.

Лескин вскочил на крыльцо.

— Слушайте меня! — закричал он. — Мы научим его вежливости. Эй вы, господин хороший! Если не выйдете к нам, от машин останутся одни щепки! — оборачиваясь к окну конторы, громко прокричал Андрей.

После ухода делегатов Фелль, что-то бурча по-английски, прошелся по комнате, потом подошел к окну. Увидев огромную толпу, он испуганно отпрянул в глубь комнаты. Когда гул усилился, англичанин начал растерянно оглядываться вокруг. Полиции нет — кто защитит его? Угроза Андрея потрясла его. Что ответит он тогда лондонским хозяевам? Фелль беспомощно взглянул на спокойно сидящего бухгалтера.

— Выйдите, поговорите! — посоветовал тот в ответ на немой вопрос.

— А это не опасно? — спросил, заикаясь, Фелль.

— Там и здесь одинаково опасно. Лучше выслушайте их требования…

— Пойдемте со мной!

Выйдя на крыльцо, Фелль увидел раздраженные лица рабочих, и его охватил настоящий ужас.

— Что вы хотите? — с трудом выговорил он.

— Поскольку вы наших делегатов оскорбили и выгнали, то вот наш ультиматум, — задорно заговорил Андрей, щегольнув вычитанным в газете словцом. — Немедленно подпишите приказ о снятии с нас долгов по конторе и лавке, выплатите каждому за месяц вперед, и мы все тихо разойдемся по домам. Потом вы будете договариваться с делегацией об условиях окончания забастовки. Когда договоритесь, тогда встанем на работу. Если не выполните сию минуту это требование, не обижайтесь! — с угрозой закончил он.

Фелль невольно попятился.

— Правильно я сказал, товарищи? — спросил Андрей, оборачиваясь к молчаливой, выжидающей толпе.

В ответ раздались гневные возгласы, угрожающие выкрики.

— Я согласен! — испуганно произнес Фелль. — Денег хватит?

— Да, господин Фелль, — услужливо ответил бухгалтер.

Выборные рабочие пришли в помещение вместе с бухгалтером и Феллем. Толпа молча стояла вокруг конторы, пока бухгалтер, согласно приказу, подписанному негласным директором, погашал задолженность, затем составил ведомость и начал выплачивать всем бастующим месячный заработок. Фелль сидел тут же. Рабочие вежливо, но твердо дали понять, что ему пока незачем уходить. Когда бухгалтер, уже в сумерках, последним расписался в ведомости и отсчитал себе деньги, Лескин, подмигнув товарищам, поклонился Феллю и посоветовал ему не спеша обдумать, когда назначить встречу с делегатами и как с ними разговаривать. Машины будут целы, пар спустили. Ушли рабочие, за ними бухгалтер, а Фелль долго еще сидел один в конторе, размышляя над случившимся. «Дикари! Будут работать за гроши», — вспомнил он слова Джона Бутса и невесело усмехнулся. Непонятная страна, непонятный народ!

Что теперь делать? Советоваться не с кем. Карно ничего не понимает. Господин Павлович, наверное, в душе будет доволен, он завидует ему, ненавидит его. Требовать, чтобы Карно жаловался русским властям, признаться, что он, Нельсон Фелль, под угрозой выплатил деньги…

Его британское высокомерие запротестовало против этого. Будут говорить, будто он струсил. Потом — разве они признаются, что угрожали ему? Вон все мирно ушли. Они ничего не сломали, не разбили. Черт с ними, с деньгами! Не будет он жаловаться. Надо скорей кончать забастовку — каждый день даст большие потери. Но как? Не может он исполнить все их требования и, конечно, этого штейгера на работу не возьмет. Возможно, тот сам уедет. Плата киргизцу за прогул отпадает — уже уплатил. За стеклом и лесом можно сегодня послать: завалит забои — себе больше убытку. Главное — сделать так, чтобы никто не мог сказать, что он удовлетворил петицию. Нельзя давать дурной пример для рабочих на Спасском заводе и в Караганде.

Если он сам наведет порядок до разговора с делегатами, то можно сказать им, будто этот Топорнин, наглец, оскорбивший его, работал плохо. «Сейчас они довольны и легко пойдут на уступки», — решил он и пошел по поселку.

Из бараков неслись песни, рассыпались переливы гармошек, звучал смех.