— Дома. Он за Егором да Кирюшкой девчат послал. О посеве поговорить хочет.

— Вот хозяин — так хозяин! Апрель только на двор, а он уж пахать готовится, — с одобрительной улыбкой произнес Мурашев и вновь налил стаканы.

— Да чтой-то ты? И с одного у меня голова закружилась, — отнекивалась гостья.

— Сие и младенцы приемлют. Нельзя без пары жить, Петровна, ни старым, ни молодым, — настаивал весело Петр Андреевич.

Ниловна хотела отодвинуть свой стакан, но он не дал:

— Хозяйка должна выпить, гостье дорогу показать!

Когда с шутками и прибаутками выпили по третьему стакану и Наталья, обняв за плечи гостью, затянула: «На серебряной реке, на златом песочке…» и к ней присоединились Прасковья и Ниловна, Петр Андреевич, посмотрев на них с усмешкой, молча вышел из комнаты.

— …Расстрелял картечью, когда рабочие шли к нему с иконами, с его портретами. Просили помочь. Вот что они писали ему: «Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей… Пришли к тебе, государь, искать правды и защиты»! — говорил со страстным гневом Федор, стоя середь избы.

На лавках сидело пятеро мужиков. Аксюта стояла, прижавшись спиной к закрытой двери второй комнаты. Машу отец пустил к подружке.

— Тысячу человек расстреляли, две тысячи ранили, а сколько арестовали, счету нет, — продолжал срывающимся голосом Федор.

— За что, дядя Федор? — стоном вырвалось у Кирюшки.

— Сволочь, а не царь! — процедил сквозь зубы Матвей Фомин.

Остальные молчали, подавленные, Аксюта расширенными от ужаса глазами смотрела на отца.

— За то, Кирюша, что они верили, будто царь — помазанник божий, стоит за народ. А он — главный помещик и вместе с другими помещиками и их прихвостнями, вроде наших Мурашева, Дубняка, шкуру дерет с рабочих и с нас, крестьян, — ответил Федор и продолжал: — По всей матушке России поднимаются рабочие люди в городах и деревнях против царя-убийцы, против помещиков и бар, всех, кто нашу кровь сосет, за справедливый порядок, — голос Федора окреп. — И верьте, мужики, недалек тот час, когда полетят в преисподнюю все кровопийцы. За труд, а не богатство, нажитое обманом, будут уважать людей…

— Ах, Палыч! Кабы так сталося, как ты говоришь! — горячо выдохнул Родион, лицо его зарумянилось.

— А нам-то что делать, Палыч? — вскочив, взволнованно спросил Кирюшка.

Аксюта повернулась к нему лицом. Широко раскрытые глаза девушки засветились лаской.

— Что делать нам, Кирюша? Готовиться к будущей борьбе вместе со всеми. Своим рассказывать правду, о которой я вам поведал, не давать живоглотам на себе верхом ездить и стоять друг за друга.

Надо, чтобы, когда придет время, все бедняки встали, как один, и пошли на богачей с царем-кровопийцей — так я понимаю сейчас, а дальше нам скажут. Согласны ль вы на то?

— Так тому и быть, — первым заговорил Матвей. — Я хоть сейчас взял бы вилы да проткнул бы пузо Мурашеву…

— Куда ты, Палыч, туда и я, — одновременно отозвались Родион, Егор и Анисим. — Что скажешь, то и делать будем.

Кирилл, стоявший теперь рядом с Аксютой, так взглянул, что Федор, ласково улыбнувшись, махнул ему рукой: молчи, мол, и так понятно…

— Только, мужики, берегитесь, чтобы Мурашев раньше времени не пронюхал. Как Иуда, крутит он вокруг меня. Бедняков киргизов не забывайте, они с нами пойдут. Петр Андреевич басурманами их зовет, нам общаться с ними не велит, а когда бай какой приедет, так у него первый гость…

— Знаем давно! Видали! — заговорили мужики.

Со двора раздался яростный лай Верного.

— Чужак идет. Кирюш, читай книгу, а вы, мужики, слушайте. Аксюта, скройся! — быстро распорядился Федор, идя к дверям.

Кирилл раскрыл где попало книжку и, запинаясь, начал читать:

— «Почва го-ло-да-ет…»

За дверями послышались голоса. Мужики переглянулись.

— Помяни черта, а он тут как тут! — с досадой прошептал Егор.

— Здорово, мужички! Мир честной компании! — ласково пропел Мурашев и, сняв шапку, помолился на иконы.

— Проходи, садись, Петр Андреевич! — пригласил хозяин. — Мы уж к севу готовиться начали. Книжку больно интересную купил я надысь в городе — как почву удобрять…

Мурашев взял из рук Кирилла тоненькую книжечку и внимательно перелистал ее.

— Ишь ты! Агроном написал! Что ж, ума и у чужих занять не грех, — добродушно цедил он, читая отдельные строчки. — И как же решили?

— Наше дело — хрестьянство. Надоть учиться, как хлебушка больше собрать. Попробуем, — ответил Матвей, не поднимая глаз.

— И то! — вмешался Егор. — К торговлишке-то у нас способности нет.

— Каждому свое! Что ж, и пахать вместе будете? — спросил Мурашев, зорко оглядывая сидящих.

— Пошто вместе? По трое, — ответил Родион, вставая. — Пошли, пожалуй, мужики, не будем Палычу мешать гостя дорогого чествовать. Кирюш, ты возьми книжку. Вечерком у нас почитаешь конец-то. Больно умственно написано. А там и навоз почнем возить…

У Егора мелькнула на губах двусмысленная усмешка. Кирилл взял книжку, и мужики пошли из избы.

— Добрым делом занялся, Палыч, просвещаешь народ! — начал Мурашев, как только за мужиками захлопнулась дверь.

— Где уж мне! — усмехнулся Федор. — Самоучка ведь я, знаешь. С напарниками хотел обмозговать книжку-то, а тут и эти трое зашли. Аксюта! Поставь самовар, — распорядился он. — Мать у нас где-то загулялась долго.

— Да она ведь у моей Ниловны сидит, — с наигранной простотой сообщил Мурашев. — От нее я и узнал, что ты прибыл, и захотел по старинке проведать. Дружки ведь мы с тобой старые. По пустякам ты тогда обиделся, не заходишь ко мне, — душевно говорил он, не спуская глаз с хозяина.

Аксюта с потупленным взором прошла мимо них. Лицо ее пылало. Мурашев заметил это, но при всей своей хитрости не понял причины.

«Краснеет невеста, — подумал он. — А и впрямь больно хороша! Ишь меня увидела, как разрумянилась».

Но голова девушки была занята другим. Аксюта была полна тем, что слышала от Топоркова и отца. Она решила, что пойдет за своим отцом, ничего не боясь, как те девушки, которые разносили прокламации в Петропавловске. Сегодня прибавилось еще и другое чувство. Аксюта вдруг поняла, что не Колю Горова любит она, а его, Кирюшу, который идет с ее отцом за народ, против богатых. С ним вдвоем они будут стоять против таких, как Мурашевы.

Неожиданное появление у них в доме Петра Андреевича и его сообщение о Прасковье — вот что заставило запылать Аксюту румянцем.

«Сказала, пойдет к тетке Матрене, а сама побежала наушничать к Мурашевым», — думала с горькой обидой девушка, с трудом скрывая ненависть к важно восседавшему за столом гостю.

Федор ничем не выдал себя. Он, усмехнувшись, произнес нараспев:

— Ишь гулена! — И сейчас же перешел на другое: — Зря ты, Петр Андреевич, думаешь, что сержусь на тебя. Не иду по другой причине. Знаешь пословицу: «Не в свои сани не садись»? Вы с божьей помощью, — губы Федора дрогнули усмешкой, — стали богатейшими купцами, а я только что за куском к соседям не хожу. Какой же я тебе друг? Начни ходить — так еще нахлебником люди назовут, вон как Парамона Кошкина. Ты, может быть, его по доброте привечаешь, а люди говорят, что он тебе сельский телеграф заменяет.

Этот хорошо рассчитанный и неожиданный удар смутил даже Мурашева. Он не сразу нашелся что ответить. «Пронюхал!» — пронеслась в голове растерянная мысль. Но скоро пришел в себя и громко, раскатисто рассмеялся.

— Ох-хо-хо! — заливался Мурашев. — Ну и насмешил, Палыч, друг ты мой любезный! С кем себя сравнил! Да тебя мужики больше мово уважают. Знамо, Парамона коль и привечу, то Христа для. Бог сирых принимать велел, он мне без надобности. Коль так болтают, то бог с ним, никогда и не позову боле…

Последнее Мурашев сказал искренне. Коль этот дурак в доверие Федора войти не сумел, на что он ему?

— Уважают, говоришь? Оно и так. Да ведь за то и уважают, что свое место знаю, ни перед кем не унижаюсь, — не сдавался Федор.