— Не отстанет от него и мой супруг, — с вызовом бросила Разгуляева, перестав шептаться со своей соседкой.

— Семен Данилович тоже столп веры, — столь же внушительно ответил ей благочинный.

Теперь в разговоре приняли участие все гости. Благотворительный бал, сбор от которого пойдет в пользу воспитанников сиротского дома, всех заинтересовал как очередное развлечение.

Выбрали организационный комитет, в который вошли все уважаемые дамы города. Распределили обязанности между гостями-мужчинами. Наметили число киосков и продавщиц — всех красивых городских дам. Полковник, кроме оркестра, обещал привезти на бал танцоров — офицеров полка. После бала решили сделать ужин для устроителей и почетных гостей.

— Обидно одно, — говорил, прощаясь с хозяйкой, городской голова, — лучшие люди города заботятся, чтобы помочь бедноте, а бунтари разные приезжают да их же кровососами называют.

— Ничего! С такими мы справимся, — бодро откликнулся полицмейстер, разговаривавший о чем-то с полковником. — Выловим всех…

— Плохо ловите! — сквозь зубы процедил Шмендорф.

— Никак квартиры не найдем, — прошептал полицмейстер. — Знаем, железнодорожники мутят, а кто именно и где собираются, пока не установлено. Но выследим…

— Знаешь, Алеша, нет у меня доверия к этому Вавилову, хоть и приехал он к нам с надежными явками, — глухо говорил Антоныч.

— Почему же?

— Дело не только в том, что он больно легко устроился на работе у богача Савина, — продолжал слесарь в тяжелом раздумье, поднимая голову. — От него ведь экономистом за версту пахнет и…

— Многие, Антоныч, сейчас стоят за борьбу с хозяевами, не с царем, и все же на стороне большевиков, а не меньшевиков, — перебил его Алексей, наливая водой эмалированный чайник. — Константин пользуется большим доверием городских рабочих, особенно на заводах своего хозяина.

— В этом и беда, Алеша! Во всяком случае, будь поосторожней, и чего он не знает, о том с ним не говори, — предупредил Антоныч многозначительно.

Алеша, сдвинувший кружок с плиты, собираясь поставить чайник, почти выронил его из рук и протяжно свистнул, глядя на друга. Неужели Антоныч подозревает Костю в худшем, чем политические ошибки? Не может быть!

Первый раз он усомнился в предположении своего руководителя.

«А может, Антоныч очень тоскует о семье? Давно писем нет от Тони…» Он пристально поглядел на старого слесаря. Тот опять низко наклонился над столом. «Антоныч ведь о своей боли никогда не скажет, других старается поддержать, — думал Алексей, поправляя чайник. — Мне-то ссылка не в ссылку. И в Питере самый близкий друг был Антоныч, и здесь я с ним…»

А Федулов, прищурив глаза, мысленно подытоживал свои впечатления, стараясь понять насколько основательно его недоверие к Вавилову. Константин приехал в Петропавловск полгода назад с явкой из омской организации и прямо пришел к ним на квартиру. Ему лет тридцать, а может и больше. Бледное интеллигентное лицо с непроницаемо ласковым выражением глаз, часто улыбающихся…

Когда Алеша сказал: «Вот и чай готов», он очнулся от своих дум, подошел к стенному шкафчику и, доставая хлеб, стаканы и сахарницу, спросил:

— Ты еще не прочитал книгу Ильича «Что делать?»

Алексей смутился. Он понял вопрос Антоныча как упрек за слишком легкое отношение к экономизму Вавилова. Заметив его смущение, Антоныч, не дожидаясь ответа, оделся и спокойно предложил:

— Пойдем, Алеша, пора!

…Подпольная социал-демократическая организация при Петропавловском железнодорожном депо за три года сильно выросла; в нее входили не только железнодорожники, но и рабочие городских предприятий, участники революционных кружков, и даже учительница из прогимназии Рая Бенцон, вовлеченная в организацию Вавиловым.

Вавилов предложил — для удобства работы, как он говорил, создать в городе вторую.

Ядро городской должны были составить товарищи, переброшенные из деповской. В комитет вошли: Вавилов, Потапов, токарь Семин и Степаныч. Сегодня в доме Мезина должно было состояться первое заседание комитета городской организации.

Когда Федулов и Шохин пришли, все были в сборе и уже приступили к обсуждению предстоящей работы. Вавилов, как обычно, чисто выбритый, представительный, посверкивая цыганистыми глазами, стоял в переднем углу. Увидя Антоныча и Алексея, он замолк на минуту, но когда они сели, уверенно продолжал:

— Я хочу сказать, товарищи, что линия нашего поведения, предложенная на последнем заседании Антонычем, будет насилием над городскими товарищами. Их интересует сегодняшний день, они хотят добиться улучшения своей личной жизни, им не нужно пока переворотов, свержения царя…

«Ого! Нападение открыто, — подумал Федулов, наблюдая за Вавиловым из дальнего угла, где он присел рядом с хозяином дома. — Это что-то новое».

Вавилов так же поглядывал в его сторону и явно нервничал: сказав еще несколько фраз, он смолк, скомкав конец выступления. Все повернулись к Федулову, по-видимому считая, что отвечать должен сам Антоныч.

— Ильич говорит, — не вставая, заговорил Федулов, — что мы должны помнить, что борьба за отдельные требования, отвоевывание отдельных уступок — это только мелкие стычки с неприятелем, это небольшие схватки на форпостах, а решительная схватка впереди. По-твоему же, Костя, получается: борьба за улучшение личных условий — вся наша задача…

— Мои слова не расходятся с тем, что сказал Ильич: решительная схватка впереди, а не сейчас, не в настоящее время! — перебил его раздраженно Вавилов.

Алексею, после разговора с Антонычем пристально наблюдавшему за Вавиловым, показалось, что тот взглянул на слесаря с ненавистью.

— Ты забыл, что Ильич считает ближайшей задачей разрушение самого могучего оплота не только европейской, но также и азиатской реакции, — не повышая голоса, ответил Федулов. — Наша задача, как видите, не в том, чтобы тащиться в хвосте самых отсталых рабочих…

— Ты, Антоныч, стреляешь цитатами из статей Ильича, а сам их толком не понимаешь, — язвительным тоном опять прервал Вавилов, тонкой кистью белой руки проведя по щекам, будто поправляя бороду.

У Антоныча внезапно расширились глаза, но он тотчас же прищурил их и о чем-то задумался.

— Слова «ближайшая задача», — продолжал напористо и свысока Вавилов, — надо понимать в историческом аспекте. Это не значит, что задача наступила уже сегодня…

— Что это за штука «аспект» и с чем ее едят, не знаю, — неожиданно заговорил Мезин, — только, по-моему, задачу-то нам надо решать, а не будущим людям. Всем сил не стало жить…

Вавилов молча смотрел на непредвиденного оппонента, а Потапов и Алексей громко рассмеялись.

— Так его, Степаныч, крой по-рабочему! Если все, как он, рассуждать будут, так богачи с нашей шеи никогда не слезут. Мы рабочих к драке с царем должны готовить, а не внушать им, что царь не мешает! Что ни говори, настоящий ты экономист, Костя! — сказал Потапов тоном нескрываемого презрения.

Этот белоручка ему сразу не понравился. «Ишь руки-то как выхолил — прямо барские…»

Бледное лицо Вавилова побагровело, он заговорил, заикаясь от негодования:

— Я не знаю, зачем мы собрались — о деле договориться или оскорблять друг друга. Если я хочу в первую очередь ставить вопрос об улучшении жизни как предпосылке…

Антоныч не вмешивался в спор. Мучительно напрягая память, он старался понять, почему белизна руки Вавилова и жест, каким тот словно погладил несуществующую бородку, так обеспокоил его. И вдруг вспомнил. Видел он эту самую руку три года назад, в доме Федота Мухина, на встрече Нового года, у пропагандиста Константина, приехавшего из Омска. Значит, тот, с бородкой, был Вавилов, пытавшийся изобразить этакого рубаху-парня, рабочего? У него и тогда мелькнуло удивление, но он не придал этому значения. «Для чего понадобилось Константину скрывать нашу первую встречу?» Потом вспомнил, как он неоднократно пытался вызвать Вавилова на откровенный разговор, спрашивая его, откуда и почему прибыл в Омск — ведь не ссыльный, — но Вавилов ловко увиливал от ответа и переводил разговор на другое. Подозрения Антоныча росли.