Сразу обмякнув от страха, старуха горестно призналась:

— Ох, соблазнилась!

— Так вот, последний раз говорю: дай без обмана — и никто к тебе из нас больше не придет.

Еремеевна медленно двинулась в куть. Достав мешок с травами, она вытащила из него узелок, развязала и положила на стол.

«Ишь, опять для кого-то припасла, — думал Аким, глядя на сероватый мелко толченный порошок. — Избавить от нее село — доброе дело сделать».

Последний затаенный страх перед убийством исчез.

— Хватит тут? — спросил он.

— Коль все дать, сразу помрет. Надо понемногу, незаметно будет, — с профессиональной деловитостью объяснила Еремеевна и принялась распределять порошок на дольки, увеличивая постепенно каждую следующую кучку.

Аким затрясся.

— Дай водички попить! — хрипло крикнул он.

Шаркая черевиками по земляному полу, Еремеевна пошла в угол и вернулась с полной кружкой. Аким хотел отпить, но мысль об отраве удержала, и он просто вылил две трети на пол, потом подтянул к себе тряпицу, смешав вместе отделенные знахаркой кучки, высыпал все в кружку и начал разбалтывать.

Старуха наконец поняла его замысел. Глаза у нее расширились, она хотела закричать и не могла — пересохшая гортань не издавала ни звука. Кинулась было к окну, но запнулась о подставленную Акимом ногу, упала и, дернувшись несколько раз, замерла.

— Я тебя сейчас угощу! — бормотал Аким, поднимаясь с табуретки.

Он наклонился с кружкой, но, увидев остекленевшие глаза и застывший, искривленный рот, отскочил назад и уронил кружку.

— Сама подохла! — изумленно произнес он.

Потом толкнул раз-другой труп ногой и начал озираться вокруг.

— Сдохла ведьма, не успел, — пробормотал мрачно.

Он поднял и положил мертвую на кровать, закрыл одеялом, подтянул табуретку, на нее поставил кружку, бросил мешок с травами. Потом, оглянувшись, схватил серый лоскут со стола, потушил коптилку и выскочил из избы. Выйдя из сеней, он привязал тряпку к внутреннему засову, несколько раз дернул, закрывая снаружи, и пошел прочь от темной хибарки.

Пробирался задами, качаясь, как пьяный. Подойдя к дому брата, увидел свет в комнате родителей и направился прямо в нее.

— Ну, успокоился, братуха? — поднялся навстречу Демьян.

— Я ее хотел вылечить тем лекарством, каким маманю травила, а она от страха сама подохла, — глухо сообщил Аким.

Демьян смотрел на него застывшими глазами.

— Не бойся, никто не догадается, что я там был. Двух злодеев нет, Наталью я прощаю, сам виноват, а Павке его добро попомню, — будто очнувшись от сна, твердо заговорил Аким и неожиданно поклонился брату в ноги. — У тебя одного из всех нас совесть есть. Спасибо за все…

Аким гостил у брата три дня. В темных волосах его пробилась седина, но держался он ровно и спокойно. Когда на другой день Варя рассказала, что умерла Еремеевна, — видно, залечилась, — он и бровью не повел, только сказал:

— Два века никто не проживет.

Похоронили старуху быстро, плакальщиков не было. На найденные в ее сундуке деньги справили поминальный обед.

Через день Аким уехал домой.

Первые три дня после отъезда мужа Наталья металась по дому, не находя себе места, но на четвертый стала спокойнее.

«Если бы Демьян подтвердил брату Павкины слова, Аким сразу вернулся бы, — думала сна. — Видно, пожалел Дема…»

На пятый день, совсем успокоившись за себя, Наталья позаботилась о встрече мужа: кухарку заставила приготовить его любимые блюда, поучила сыновей, как следует встретить отца. Сама принарядилась к лицу.

«О маменьке, коль то правда, Дема обязательно рассказал, — размышляла она, — может, и о том, как проклятый приставал ко мне. Акимушка приедет расстроенный, успокоить надо».

Первым увидел отца старший сын, Илюша.

— Папаня приехал! — закричал он и кинулся во двор; вслед за ним побежали младшие — Афоня и Борька. Они окружили отца, хвастались пятерками, спрашивали про дядю Демьяна, двоюродных братишек…

Аким чувствовал, как потеплело у него на душе. Передавая сыновьям деревенские гостинцы, думал:

«Прав Демьян! Не обманывала, а муку терпела Наташа, скрывая все, меня и сынов жалела. Сказала бы — убил бы я его, и пропала бы вся семья».

Если дорогой при воспоминании о жене он должен был перебарывать ярость — клятву ведь дал смолчать, — то сейчас у него появилась жалость к ней.

«Измучилась, поди, вся, меня ожидая? Верила доброте Демьяна, да ведь и то не забывала, что солгать ему — меня с ножом на Павла послать», — мелькали мысли, когда шел в дом.

Наталья встретила мужа с детьми в передней. Бледность не портила ее, а от синих кругов глаза стали еще больше и ярче.

— Как съездилось, Акимушка? Здоровы ли Демьян Петрович с Варей и детками? — спрашивала она ласково, приближаясь к мужу, готовая кинуться на шею, но не зная, как он ответит на ее ласку.

Взглянув на жену, — она показалась ему красивее прежнего, — Аким мертвенно побледнел: рядом возникло лицо отца. Сделав над собою усилие, он шагнул к ней, обнял и поцеловал в губы.

Илюша потихоньку потянул братьев за собой. «Дядя Демьян спас маму!» — обрадовался мальчик.

«Сказал Демьян правду, но меня не обвиноватил, — думала Наталья, идя рядом с мужем. — Век его добра не забуду…»

Когда вошли в спальню, Аким запер дверь на ключ и, потянув жену к дивану, присел возле нее.

— Все рассказал мне Дема. Погибла маманя от их рук, но он умер здесь, а его помощница Еремеевна — там, — заговорил он тихо.

У Натальи покатились слезы из глаз. Ей казалось сейчас, что свекровь она любила, как родную мать. Взглянув на жену, Аким продолжал:

— Твоей вины тут нет, и во всем прочем он всему причина, да и я тоже. Хватила ты, бедная, горя! Демьян все понял и мне растолковал. Умнее всех нас он, только на другой лад: ему бы сыном Палыча быть, а не нашего. Видно, в маманю родился. Она тоже неправды да зла не любила…

Наталья слушала мужа затаив дыхание. Так вот как сделал деверь! Ни в чем не солгал, но сумел увидеть и муку ее и слабость, да и старшего брата заставил по-своему на все посмотреть.

«Вот кому мне сразу надо было правду сказать, — с запоздалым раскаянием подумала она. — И мамынька была бы жива, и ничего не случилось бы…»

— Павел не лгал, хоть многого и не понял. Но враг он мне отныне, а не брат, — продолжал Аким. — Сказал не ко времени и не с добра, а из злобы и зависти. Демьян говорил — добра нам желал, защищал детей наших, а Павел к убийству толкал меня, детей к сиротству…

Наталья, прижавшись к мужу, рыдала, полная благодарности к Демьяну.

— Не плачь, Наташа! Про то забудем. Дема крест меня заставил целовать, что не обижу тебя. Отца на земле покарал Павел, а знахарку наказал я. С Павлом сочтемся после. С тобой же давай уговоримся — всегда правду говорить друг другу и про дружбу Демьяна никогда не забывать…

Аким за дорогу продумал предстоящий разговор с женой и сейчас говорил как по-писаному.

— Акимушка, ничего никогда больше не потаю от тебя. Демьяна Петровича и детям закажу каждый день в молитвах поминать, а у Аксюты за все прощения попрошу: знала ведь, как лиходей наш травил ее, силком в грязь тащил, — говорила Наталья, высказывая все перечувствованное за время поездки мужа.

— Да, Натальюшка, к Оксе сходи. Дема уважает и жалеет ее. Все одно, что ему уважение сделать. Да и Никитин с женой узнают — одобрят тебя, — ответил озабоченно Аким.

У него уже появились думки, как бы с помощью Никитина обогнать Павла: тут и месть и выгода. Наталья ловкая, она сумеет подкатиться к кому надо с добром.

Свою салотопню Липатов выстроил верстах в пяти от города, на Ишиме, недалеко от кубринской дачи. Там перетопляли сало, чистили и мыли кишки, и липатинское предприятие звали чаще кишечной, чем салотопней, а в слободке за Липатовым закрепилась кличка «кишочник».

Вдоль берега были разбросаны мостки для чистильщиц кишок, под открытыми навесами на длинных столах резали сало и ссыпали в огромные котлы.