— Пойдем гулять на поляну… Может, мы там твоих друзей встретим. Я хочу познакомиться с ними, и… зайдем в киргизские бараки, — прошептала Ольга, спрятав лицо на груди мужа.

…Нелегко и не сразу Олечка Костенко пришла к решению познакомиться с друзьями мужа — простыми шахтерами и даже… казахами. Многое ей пришлось пережить, по-новому осмыслить.

На Успенский рудник родители привезли Олю, когда ей исполнилось четырнадцать лет. В родном городе она успела окончить только трехклассную приходскую школу. На новом месте учиться дальше было негде. Первое время отец еще пытался заставлять девочку читать, но интересных книг ни у кого из рудничных не нашлось, да и сам он был не из начитанных, а про мать и говорить нечего.

Мать считала, что грамоты дочери за глаза хватит, и заботилась лишь о том, чтобы Оля к хозяйству приучалась, да готовила для нее приданое.

— Не успеем оглянуться, как невестой станет. Только бог жениха хорошего послал бы! — вздыхая, говорила она мужу. Женихов-то пока и не предвиделось подходящих.

В шестнадцать лет Ольга и сама начала смотреть на молодых людей как на будущих женихов, научилась несложному кокетству, наряжалась — в общем стала барышней.

Следуя примеру родителей и окружающих, Ольга считала за людей лишь тех, кто дослужился хотя бы до мастера, встречаясь с шахтерами, гордо отворачивалась, а рабочих-казахов называла презрительной кличкой, как делало и большинство привилегированных жителей поселка.

Прошло еще два года — девушке исполнилось восемнадцать лет, пора замуж выходить, а женихов нет. Ольга заскучала. В это время она и встретилась впервые с шахтером Андреем Лескиным, когда тот заставил ее отца ночью идти в рабочий барак.

Красавец шахтер, смелый, веселый, произвел на нее двойственное впечатление: она возмутилась его отношением к отцу и любовалась им. Таких Ольга еще не встречала.

Когда после забастовки Лескина, по распоряжению Фелля, назначили мастером, фельдшер сказал:

— Этот далеко пойдет, я сразу заметил. Надо только, чтоб от прежних товарищей держался подальше.

Ольга решила, что именно она поможет новому мастеру выйти в люди, и стала искать встреч с Андреем. Молодой мастер стал своим человеком в доме Костенко, а вскоре — и мужем Ольги.

Первые месяцы после свадьбы молодые жили дружно. Андрей все ближе сходился с кругом, излюбленным Костенко, почти перестал заходить в бараки… Идеал мещанского счастья Ольги, казалось, был близок к осуществлению.

И вдруг все рушилось. Андрей стал пить, буянил и оскорблял жену, даже бил, а трезвый ходил мрачный, чем-то удрученный.

Сначала Ольга старалась скрыть от родителей нелады с мужем: она успела его по-настоящему полюбить. Но пьяные дебоши Лескина стали известны всем, о них заговорили в поселке.

Мать Ольги заливалась слезами, горюя о загубленной жизни дочери, сам Костенко клял «хама, ворвавшегося в приличную семью», но только за глаза: он по-прежнему боялся Андрея.

Все попытки Ольги узнать, что случилось, разбивались о неприязнь, с какой к ней теперь относился муж. К тестю и другим мастерам он перестал ходить, хотя и к прежним друзьям тоже не шел; пил один, мрачный, раздраженный. Жена молчала и много думала, пытаясь понять, что же разбило их счастье.

Тяжелая полоса в жизни послужила молодой женщине первой настоящей школой.

Ольга научилась размышлять, наблюдать, сравнивать. Сидела она дома одна — Андрей был на работе или бродил за поселком пьяный, подруги про нее забыли.

«Идти к родным — опять слезы матери, ворчанье отца. К знакомым — услышать ядовитые намеки по адресу мужа… Куда, к кому и зачем идти? — думала Ольга. — Никто за другого не заступится, не поможет в беде, а еще толкнет, как нас сейчас с Андреем уже толкают, топят…»

«А ведь у рабочих не так», — размышляла Ольга, вспомнив, как грозно требовал Андрей, чтобы ее отец шел в барак помочь ушибленному казаху. Потом пришел на память бывший штейгер Петр Михайлович — она еще одно время мечтала выйти за него замуж, — Топорнин с рабочими пошел во время забастовки, к нему тогда и еще мастера присоединились…

«Почему же у нас считают, что водить знакомство с рабочими стыдно? Может быть, Андрей был бы прежним, если бы его друзья, которых он хотел тогда пригласить на свадьбу, бывали у нас?» — в тяжелом раздумье спрашивала себя Ольга.

Один раз она попыталась поговорить о своих мыслях с мужем, но пьяный Андрей оттолкнул ее.

— Пошла к черту! Через тебя пропадаю! — кричал он.

Когда Ольга заплакала, ударил ее и ушел на всю ночь.

Выплакавшись, она вдруг подумала: «А может, Андрюша и прав? От старых друзей я его оторвала, с ними ведь он не пил, а новых — кого дала? Они вон только насмехаются над ним, а помочь никто не подумал».

«Если б я знала кого из рабочих, сама бы сходила к ним», — с горьким ощущением собственной беспомощности думала Ольга.

Все, что было хорошего в ее характере, проявилось в эти тяжелые месяцы, но сделать что-нибудь полезное для любимого мужа, все более опускавшегося, она не могла.

Когда Андрей плакал, разговаривая с Исхаком в поле, Ольга видела, хотя и не могла слышать их разговор. В последнее время молодая женщина часто ходила следом за пьяным мужем, не показываясь ему на глаза: вдруг где свалится?

Сразу же после встречи с казахом Андрей перестал пить, кричать на нее, хотя по-прежнему был угрюмым и хмурым.

Не умом, а любящим сердцем поняла Ольга связь этой встречи мужа с тем, что он перестал пить:

— Андрюша, голубчик! Иди к своим товарищам, я больше слова не скажу против, сама пойду с тобой, — шептала она, оставаясь одна.

Но мужу ничего не говорила — боялась рассердить. Вдруг опять запьет?

После отъезда Трифонова Андрей вновь стал веселым и ласковым, совсем бросил пить, но по вечерам начал куда-то уходить. Ольга не спрашивала, где он бывает, она знала — у товарищей. Ей только непонятно было, почему идет украдкой. Но спрашивать ни у него, ни у кого другого не хотела.

Она бывала у родных, говорила, что живут с мужем опять хорошо, но не требовала, как раньше, чтобы и муж ходил с ней. Ольга старалась быть сдержанной, ничем не надоедать мужу и чувствовала, что делает правильно. Иногда она замечала устремленный на нее взгляд мужа, полный удивления и нежности, и это бесконечно радовало ее: заметил Андрей, что не прежняя пустышка, считавшая себя по глупости лучше других, перед ним.

Несколько дней назад Ольга наконец поняла все до конца. Забежав в дом отца, она приостановилась в передней, вытирая пыль с туфель, и вдруг услышала:

— А ведь постоялец-то наш, мать, был политик, за то и Андрей его послушал, — говорил отец. — Мне сегодня рассказали про него в конторе…

— Ну и пускай! Нам-то что за дело? Спасибо, что зятя на путь наставил, — перебила его мать. — Оленька опять порозовела, а то была хоть в гроб клади…

— Какое дело? А если он и Андрея туда же втянул? За политику нынче по головке не гладят. Опять Андрей стал за шахтеров с мастерами ругаться. Может, еще и у нас тут есть свои политики. Помнишь, как тогда Фелля прикрутили? И теперь тот, как к нам явится, так гонор в карман прячет, боится рабочих. Уж тут без политиков не обошлось. Да вон пристав, что приезжал со Спасского завода, бухгалтеру нашему говорил, будто сам уездный выехал ловить политического, какого-то Мокотина, возле нас здесь крутится…

— Упаси боже от греха! — со страхом воскликнула мать. — Да Андрей никуда не ходит, Олечка сказывала. А что за рабочих вступается, так ведь и сам недавно рабочим был. Да иные мастера и ворчат без дела…

— Так-то оно так! Только надо Ольге сказать, поглядывала бы за мужем, чтобы поменьше он разговаривал с этими…

— И что ты, отец! — перебила жена. — Какая беда, коли с прежними товарищами поговорит! Рабочие-то — ведь они разные.

— Есть там у них один в бараке, еще мной командовал тогда. Уж не к нему ли жилец наш приезжал? Узнать бы. С ним чтоб Андрей не путался, — опять заговорил отец.

Но Ольга не стала больше слушать. Тихонько приоткрыла дверь на улицу и убежала домой, не показываясь родителям.